"Поль Феваль. Королевские бастарды ("Черные Мантии" #7) " - читать интересную книгу автора

На всю тюрьму славилась камера, которую называли "баронской" или "без
корзинки".
В аду де ла Форс это место было раем.
Мы уже взглянули на него из гостиной Жафрэ, воспользовавшись биноклем
мадемуазель Клотильды: такая камера в тюрьме - одна-единственная; ее окно
легко узнать по зеленым занавескам. Так что у этого головореза из банды
Кадэ, Пьера Тарденуа или Клемана Ле-Маншо, как вам больше нравится, были,
судя по всему, весьма влиятельные покровители, если им удалось добиться для
него такой милости.
Отсутствие "корзинки" (так называют решетчатый ящик, прикрывающий окно
снаружи и не позволяющий узнику общаться с внешним миром) объяснялось
исключительным местоположением этой камеры; раньше к ее окну невозможно было
подобраться с улицы, но когда снесли дома, оно оказалось как раз напротив
маленькой гостиной Жафрэ. Однако согласитесь: шторы в тюрьме -
непозволительная роскошь!
Камера была узкой и длинной, пять метров на два, и брешь, возникшая
между домами, позволяла теснимому со всех сторон взору добежать почти до
горизонта и упереться там в крошечный кусочек небосклона величиной с
ладошку, увлекая за собой и мысли заключенного, мечтающего о просторных
полях, зеленых рощах и свободе.
Обстановку камеры, разумеется, трудно было назвать роскошной, но
сравнив это место с другими камерами, вы сочли бы его вполне
комфортабельным. Здесь можно было увидеть удобную кушетку, стол, небольшой
комод и кресло, да-да, настоящее кресло, сидя в котором, узник одновременно
с семейством Жафрэ слушал вопли продавцов, выбегавших из-за угла на улицу
Сент-Антуан и размахивавших пачками бульварных листков.
А вы заметили, что люди, торгующие газетами, почти исчезли с парижских
улиц? Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что с самой войны не слышу этих
бедолаг, выкликавших раньше со свирепым усердием: "Новости! Последние
новости!"
Сведения об узнике, которые сообщил нам начальник тюрьмы, были
совершенно точными - и в отношении возраста, и в отношении увечья.
Преступник действительно был одноруким, однако словесный портрет оставлял
более неблагоприятное впечатление, чем оригинал. Самое любопытное, что
Клеман не казался уродом, несмотря на шрам, нарушивший правильность черт,
несмотря на космы волос и густую бороду, почти полностью скрывавшую его
лицо. А лицо это дышало энергией, бывало порой задумчивым, но чаще -
насмешливым, а иногда озарялось улыбкой и становилось в такие минуты
неожиданно ласковым. Вместо правой руки у узника болтался пустой рукав,
левой же Клеман владел безупречно.
Ле-Маншо был хорошо сложен, высок и, по всей видимости, подвижен и
гибок; он много ходил по камере и даже делал зарядку, как говорили
надзиратели. В остальное время заключенный либо читал, либо писал. Ему
приносили газеты, книги. Даже начальник тюрьмы догадывался, что не вся
корреспонденция Клемана проходит через канцелярию.
Впервые Ле-Маншо услышал голоса продавцов, торгующих газетами, на
закате дня. Клеман сидел в кресле возле стола, где еще стояла посуда, не
убранная после обеда, который узник съел с немалым аппетитом, и лежала
выписка из протокола утреннего заседания суда. Там обвиняемому вынесли
суровый приговор...