"Поль Феваль. Карнавальная ночь ("Черные Мантии" #2) " - читать интересную книгу автора

О, Гран-Шомьер! Ныне мы вспоминаем о нем, как о потерянном рае! Это
чудное название немедленно вызывает в памяти Эрменонвиль, гроты Бернардена
де Сен-Пьера, тополя Жан-Жака Руссо, человека возвышенной души. Там, в
Гран-Шомьере, находили приют и покой чувствительные сердца.
Бог мой! Его следовало переименовать в "Таверну", когда в моду вошли
толедские кинжалы и вывернутые коленки, а позднее в "Кабак". Я знаю одну
вполне респектабельную компанию, которая последовательно называлась
"королевской", "республиканской", а затем "имперской". Вот что значит уметь
жить!
Когда каблуки обитателя комнаты коснулись пола, раздался звон
бутафорских шпор. Спичка чиркнула по фосфорическому коробку и вспыхнула
ярким светом.
Тем временем Ролан, добрая душа, говорил себе: "В Париже сотня, тысяча
Маргарит... Какого черта я так расстраиваюсь?"
Свеча осветила довольно просторную мансарду, где все было перевернуто
вверх дном. Посреди комнаты стоял Буридан, великолепный Буридан, высокий,
стройный, с приятным и умным лицом. Средневековый наряд необыкновенно шел
ему; бледность щек гармонировала с густой шевелюрой, растрепавшейся во время
сна; на тонких губах играла ироническая улыбка; от всего его облика веяло
суровой мужественностью.
И лишь по возрасту - на вид ему было лет двадцать пять - обитатель
комнаты не годился на роль любовника Маргариты. Этот Буридан не мог быть ни
сорокалетним узником, с горечью вспоминающим о минувшем, ни юным пажом
герцога Бургундского, переживающим первую любовь. Он словно находился между
прологом и основным действием пьесы. Однако восхищенный Ролан даже снял
шляпу. Буридан взглянул на него и улыбнулся:
- Я бы предпочел видеть перед собой Маргариту, но вы - вылитый Готье
д'Онэй! Меня зовут Леон Мальвуа. Который час?
Ролан выпрямился во весь рост и расправил плечи, приняв внушительный
вид. Однако не подумайте, что в состояние гнева Ролана привел набивший
оскомину вопрос "который час?". Хотя Ролан вспыхивал легко, но причиной
гнева послужило на сей раз иное обстоятельство. Восхитительный облик
Буридана разбудил в Ролане художника. Он мог бы многое простить этому
благородному молодому человеку, который со столь неподражаемым изяществом
носил модные отрепья, но его взгляд упал на изножье кровати, где только что
отдыхал Леон Мальвуа. Там лежал платок из Мадраса в ярко-желтую и пунцовую
клетку, сложенный по кокетливому обычаю бордоских гризеток, украшающих свои
прически такими платочками.
Роман побледнел, губы его дрожали.
- Я хотел бы знать, господин Леон де Мальвуа, - произнес он, сжав
зубы, - как зовут ту Маргариту, которую вы ждете?
- Маргарита Бургундская, черт побери!
- Это ее платок? - И Ролан подрагивающим пальцем указал на изножье
кровати.
Буридан взглянул на платок, а затем на своего собеседника. Его тонкие
изящные брови приподнялись, и он, подбоченившись, спросил воинственным
тоном:
- А какое вам до этого дело?
Ролан был спокоен, такое спокойствие находит на людей, пребывающих в
великом гневе.