"Марсело Фигерас. Камчатка " - читать интересную книгу автора

скорее мелкие, другие скорее глубокие, но воды есть воды. А всякое
искусственное разграничение типа того, которое отражено на политических
картах, попахивает насилием над природой.
Все люди, населяющие сушу, - в равной мере люди. Среди них есть скорее
черные и скорее белые, скорее долговязые и скорее низкорослые - но люди есть
люди. По сути одинаковые, в частностях разные, поскольку (если верить
учебникам географии) точка планеты, где тебе по воле судьбы выпало жить, -
точно формочка, в которую заливается твой характер, поначалу легкоплавкий и
горячий, как земное вещество на заре существования планеты. Форма, которую
ты примешь, - это вариация на тему формы места твоего жительства. Если мы
растем в тропиках, у нас развивается склонность к беспечности, если в
приполярных областях - к немногословности; Средиземноморье рождает
сангвиников. Что-то в этом роде интуитивно угадал в своих письмах Даррелл,
особо подчеркнув меланхоличность и равнинность наших мест; географические
особенности Буэнос-Айреса поставили Даррелла перед выбором - либо адаптация,
либо смерть; подобно бактериям во вдруг обогатившейся кислородом атмосфере,
он должен был научиться дышать ядом. Даррелл уехал, но мы-то остались и
приучились здесь жить, не утрачивая душевной восприимчивости. Иногда наша
адаптация принимает просто-таки гениальные формы - еще остроумнее, чем у
бактерий. Например, танго - музыка, полная балтийской печали. В ней все, из
чего мы состоим: равнинный ландшафт, болотные миазмы и ностальгия. Все, чем
мы не похожи на остальную Латинскую Америку. Пользуясь случаем, отмечу, что
с дедушкой не согласен: по мне, музыка Пьяццолы - самые настоящие танго. Но
чтобы прийти к этому выводу, мне понадобились учебники географии.
Между теми девственными болотами и сегодняшним Буэнос-Айресом -
столетия истории, но время - вещь весьма относительная. (Я лично считаю, что
все времена одновременны.) Мы так и остаемся аморфными, расплывчатыми
существами, изменчивыми, как илистая береговая линия. Мы так и остаемся
существами из глины: божье дуновение еще свежо на наших щеках. Мы так и
остаемся амфибиями: на суше тоскуем по воде, а рассекая темную воду, тоскуем
по суше.

20. Бассейн

Дача, на которой нам разрешили пожить, находилась в поселке под
Буэнос-Айресом. И на участке действительно был бассейн - в форме запятой,
выложенный кафелем. Вода в нем была, мягко говоря, грязноватая - с
ядовито-зеленым, под масть нашего "ситроена", отливом. К тому же бассейн был
полон опавших листьев. Те, что плавали на поверхности, убрать было несложно:
на бортике лежала специальная сетка с длиннющей ручкой. Но с залежами
листьев на дне - плотным, скользким месивом, по которому можно было
кататься, как по льду, - ничего нельзя было поделать.
Едва мы вышли из машины, я спросил у папы разрешения искупаться. Папа,
чего и следовало ожидать, покосился на маму, а мама брезгливо сморщила нос.
Вода в бассейне больше походила на взвесь из бактерий, микроорганизмов и
гниющей зелени. Но был полдень, апрельское солнце еще припекало, а мама
задолжала мне компенсацию за отмененный визит к Бертуччо.
Плавок у меня не было, но я просто разделся до трусов и плюхнулся в
бассейн.
Вода была холодная-холодная и какая-то неподатливая. Когда я захотел