"Владимир Фильчаков. Театральный Мальмстрем" - читать интересную книгу автора

и за что. Наверное за то, что я пробросался такой женой, которая и после
развода заботится обо мне, стирает мои рубашки и приносит еду. Я не остаюсь
в долгу и, в свою очередь, раз в месяц приношу ей деньги. Но мне кажется,
что она тратит на меня больше, чем я даю.
Хорошо, что Наташа приходила. Она вовремя. Иначе затянула бы меня эта
пьеса... Я отыскиваю глазами листки, они на столе, сложены в аккуратную
стопочку. Нет, больше я читать не буду! И вообще читать не буду! Будешь,
будешь, за один только поцелуй Инны будешь! Только не сегодня! Только не
сегодня! Завтра, завтра! Ведь охранник-то умер! Как его там звали-то? Не
помню. Вот все знают как его звали, всегда здоровались и обращались по име-
ни, а я здоровался абстрактно, как с пустым местом, и мне теперь стыдно.
Мне всегда бывает стыдно задним числом. Ведь не оправдывает меня то, что я
не мог и предположить, что он может внезапно умереть, совсем не оправдыва-
ет. Ведь живой человек был... Был. Теперь уж нету и ничего не исправишь.
Теперь ему нет никакого дела до меня... Бог мой, а ведь права Наташа - я
неисправимый, закоренелый, прожженный эгоист. Человек умер, а я думаю о се-
бе. А за это надо мою головушку погладить - она имеет свойство не думать о
том, о чем не хочет. Прекрасное свойство! Вот не хочет головушка думать о
пьесе и о том, что произошло со мной, возьмись я ее читать, вот и не дума-
ет. Не хочет думать об охраннике - не думает. Да, наверное я эгоист. А как
ведут себя не эгоисты, когда рядом умирает тот, кого ты почти не знал, но с
кем ты каждый день здоровался? Что нужно делать, чтобы не быть эгоистом? Я
пойду на похороны, помогу нести гроб, поприсутствую на траурном митинге,
брошу в могилу горсть земли. Это все, что я могу сделать для покойного, не
судите меня строго...



Утром следующего дня прихожу в театр и стараюсь не попадаться на глаза.
Куда там! Лешка находит меня, стоит мне переступить порог. Приятель. У нас
с ним и гримуборная одна на двоих.
- Ну что, старик? - спрашивает он. - Прочитал?
- Прочитал, - нехотя отвечаю я. - Не до конца, правда. Только первую
сцену.
- И как?
- Нормально. Как видишь - жив.
- Вижу, не глухой, - острит Лешка. - Впечатления?
- Самые самые, - делаю неопределенный жест рукой.
- Понятно, - Лешка поджимает губы. - Не хочешь говорить. А почему?
- Да я еще сам не разобрался, - отвечаю я, а сам оглядываюсь. Надо пос-
корее смыться из вестибюля, пока Инна не увидела и не пристала с расспроса-
ми. А где у нас можно спрятаться? На складе, среди старых декораций. Туда я
и тащу Лешку. Собственно, можно было и не приходить в театр вообще, но что
мне дома делать?
Мы открываем дверь гвоздем, проникаем в склад, подныриваем под фанерные
щиты и оказываемся в закутке метра два на два. Здесь стоят три расшатанных
и облезлых табурета, небольшой столик без одной ножки, валяются пустые бу-
тылки и пивные банки. Пахнет пылью. Это бывший красный уголок, освещается
он двумя окнами в торцовой стене, но окон этих не видно, они загромождены
декорациями, свет от них слабый, безжизненный, а в пасмурные дни в закутке