"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

Москву? Но там нет ни малейшей возможности обрести жилье. Кто мне сдаст
комнату, да еще с собакой? Люди годами ищут. Ни у кого из моих знакомых не
было квартиры, в которой они жили бы независимо и могли приютить меня даже
без собаки. Я вспомнил все подъезды, подвалы, студии художников,
новостройки, где ночевал, и понял, что Чукоче там не место.
Я спросил его:
- Что, махнем в Москву? Попьем пивка, поваляемся по помойкам? А?
Он в ответ ласково посмотрел на меня и помахал хвостом, соглашаясь: по
помойкам так по помойкам, если с тобой.
Я отвернулся и жалко улыбнулся.
За неимением лучшего советчика пришлось обратиться с сомнениями к Мишке
Есаулу и все ему честно рассказать. Он обрадовался:
- Так оставляй его здесь, у меня. У нас на Дальнем собаке не пропасть.
Я зарабатываю восемьсот в месяц. Не веришь? Пищеблок у нас богатый. А в
Москве собака загнется. У ей туберкулез будет. Сколько собак с Севера возили
на материк, все через год, ну два подохли. Не выдерживают они ваших
комфортов. Хотя какой у тебя комфорт? Так, бич ты московский.
Это было правдой.
Вечерами я слушал Мишкины рассказы, как хорошо будет Чукоче у него,
ревновал и убеждал себя, что все это временно, что куплю в Подмосковье
какую-нибудь веранду для себя и Чукочи и вернусь за ним, а туберкулез
ерунда.
Так я пришел к выводу, что с Чукочей хоть временно, но придется
расстаться.
Перед самым отъездом я пошел с ним на место нашего первого лагеря в
восьми километрах вверх по Тополевке, где он девять месяцев тому назад
укусил Славика пониже спины, сел на остов моей с Игорем палатки и чуть не
завыл от горького предчувствия. Чукоча участливо заглядывал мне в глаза,
шутливо рычал и неуклюже толкался, пытаясь развеселить меня. Ему, как любому
верному другу, предстояло узнать об измене последним.
Вертолетная площадка была в двухстах метрах от поселка. Наутро я сидел
на крыльце Мишкиного бунгало и, когда увидел, что экипаж идет к вертолету,
позвал Чукочу в комнату, запер дверь, сунул ключ под крыльцо и, подхватив
рюкзак, побежал к вертолету. И когда уже сидел в нем и вертолет медленно и
лениво начал махать винтами, раздался вой Чукочи. Я слышал его впервые, он
был громок и пронзителен, этот даже не вой, а вопль, крик любви и призыва,
нежелания поверить в случившееся и в то же время вопль отчаяния, страдания и
смертельной тоски. В нем были все оттенки человеческого горя - преданности и
желания тотчас же простить меня, если я вернусь. Он заклинал и молил меня
остаться, он обещал отдать за меня жизнь, если я вернусь, и я не выдержал,
бросился к двери, но штурман толкнул меня на место и злобно выкрикнул мне в
лицо:
- Застегни ремни!
В Дальнем знают обо всех все, а новости распространяются быстро.
В Москве все устроилось неожиданным образом. Из Внукова утром я приехал
к Лене забрать свои носильные вещи - не ходить же мне по Москве в
грязно-зеленом и прожженном у костра ватнике и кирзовых сапогах. Я, видно,
очень плохо знаю женщин. Лена бросилась мне на шею, и такая искренняя любовь
была написана на ее враз порозовевшем лице, что я одурел и даже позволил ей
загнать меня в ванну, что вообще-то было очень кстати.