"Ф.Скотт Фицджеральд. Отзвуки века джаза" - читать интересную книгу автора

предков, еще не истощился; но вот в 1926 году мы вдруг обнаружили, что у
нас дряблые руки и заплывшее жиром брюшко и что лучше нам не задирать
сицилийцев. Мир праху твоему, Ван Биббер! - видит бог, не надо нам никаких
утопических прожектов. Даже гольф, в свое время почитавшийся игрой для
неженок, стал казаться не в меру утомительным - появился какой-то
ублюдочный его вариант и тут же всем пришелся по вкусу.
К 1927 году повсюду стали явственно выступать приметы нервного
истощения; первым, еще слабым его проявлением - вроде подрагивания колен -
было увлечение кроссвордами. Помню, как один мой знакомый, уехавший на
постоянное жительство в Европу, получил от нашего общего приятеля письмо,
в котором тот настойчиво звал его вернуться домой и начать новую жизнь,
черпая силы для нее в здоровом, бодрящем воздухе родных мест. Письмо было
написано страстно и произвело на нас обоих большое впечатление, но,
взглянув на штамп в углу листка, мы увидели, что оно отправлено из
лечебницы для душевнобольных в Пенсильвании.
То было время, когда мои сверстники начали один за другим исчезать в
темной пасти насилия. Один мой школьный товарищ убил на Лонг-Айленде жену,
а затем покончил с собой; другой "случайно" упал с крыши небоскреба в
Филадельфии, третий - уже не случайно - с небоскреба в Нью-Йорке. Одного
прикончили в подпольном кабаке в Чикаго; другого избили до полусмерти в
подпольном кабаке в Нью-Йорке, и домой, в Принстонский клуб, он дотащился
лишь затем, чтобы тут же испустить дух; еще одному какой-то маньяк в
сумасшедшем доме, куда того поместили, проломил топором череп. Обо всех
этих катастрофах я узнавал не стороной - все это были мои друзья; мало
того, эти катастрофы происходили не в годы кризиса, а в годы процветания.
Весной 1927 года небосклон озарился неожиданно яркой вспышкой. Один
молодой миннесотец, казалось решительно ничем не связанный со своим
поколением, совершил поступок подлинно героический, и на какой-то миг
посетители загородных клубов и подпольных кабаков позабыли наполнить рюмки
и вернулись памятью к лучшим стремлениям своей юности. Может, и вправду
полеты - это средство бежать от скуки, может, наша беспокойная кровь
поугомонится, если мы окунемся в бескрайний воздушный океан? Да вот беда -
к этому времени все мы уже очень глубоко вросли в ту жизнь, которой жили,
и Век Джаза не кончился, а значит, надо было просто выпить еще по одной.
Но вместе с тем американцы все дальше разбредались по свету - друзья
вечно куда-то уезжали: в Россию, в Персию, в Абиссинию, в Центральную
Африку. И уже к 1928 году в Париже нечем стало дышать. С каждым новым
пароходом, доставлявшим из-за океана очередную партию американцев,
изверженных из глубинки процветанием, обаяние Парижа развеивалось; и
наконец эти безумные пароходы стали казаться чем-то зловещим. Теперь на
них прибывали не простодушные папа и мама с дочкой и сыном, куда более
сердечные и любознательные, чем такие же папы и мамы в Европе. Приезжали
какие-то неандертальские чудища, которых гнало в Европу смутное
воспоминание о чем-то вычитанном в грошовом романе. Мне вспоминается один
итальянец, который разгуливал по палубе в форме офицера запаса
американской армии, а в баре затевал на ломаном английском языке
перебранки с американцами, позволившими себе нелестно отозваться об
американских порядках. Вспоминается толстая еврейка, инкрустированная
бриллиантами, которая сидела за нами на спектакле русского балета и, когда
поднялся занавес, изрекла: "Шудесно, шудесно, надо это срисовать на