"Ф.Скотт Фицджеральд. Отзвуки века джаза" - читать интересную книгу автора

картину". Все это отдавало фарсом, но становилось понятно, что власть и
деньги очутились теперь в руках людей, по сравнению с которыми
председатель деревенского совета у большевиков выглядел просто светочем
культуры. В 1928, 1929 годах попадались американцы, обставлявшие свое
путешествие с такой роскошью, которая только подчеркивала, что в смысле
духовном самой подходящей для них компанией были бы мопсы, двустворчатые
моллюски и парнокопытные. Помню, как писали об одном нью-йоркском судье,
который отправился с дочерью осматривать гобелены в Байе и закатил
истерику в газетах - он требовал немедленно убрать гобелены с глаз
публики, поскольку нашел неприличным один из сюжетов. Но в те дни жизнь
уподобилась состязанию в беге из "Алисы в стране чудес": какое бы ты место
ни занял, приз все равно был тебе обеспечен.
У Века Джаза была бурная юность и пьяная молодость. Был период
вечеринок с ласками в уединении, и процесса Леопольда и Леба по делу об
убийстве (во время которого мою жену, помню, задержали на мосту Куинсборо,
заподозрив в ней "бандита с женской стрижкой"), и костюмов по образцам
Джона Хелда. На смену ему пришли другие времена: к таким вещам, как секс
или убийство, подходили теперь более обдуманно, хотя они и стали куда
более заурядными. Когда юность позади, приходится с этим считаться, и вот
на пляжах появились пижамы, чтобы раздавшиеся бедра и оплывшие жиром
колени не так бросались в глаза среди изящных купальных костюмов. А вслед
за тем поползли вниз юбки, и все теперь было закрыто. Все вполне
подготовились к новой фазе. Что ж, поехали...
Но мы так и не тронулись с места. Кто-то где-то грубо просчитался, и
самой дорогостоящей оргии в истории пришел конец.
Он пришел два года назад, и пришел потому, что безграничной уверенности
в себе, которой все и определялось, был нанесен сильнейший удар: карточный
домик рухнул. И хотя прошло с той поры всего два года, Век Джаза кажется
теперь таким же далеким, как довоенные времена. Да и то сказать, ведь все
это была жизнь взаймы - десятая часть общества, его сливки, вела
существование беззаботное, как у герцогов, и ненадежное, как у хористок.
Легко читать теперь мораль; однако как хорошо было, что наши двадцать лет
пришлись на такой уверенный в себе и не знавший тревог период истории.
Даже разорившись в прах, не надо было беспокоиться о деньгах - их всюду
валялось великое множество. Их даже трудно было тратить; чуть ли не
свидетелем душевной широты стало принять чье-нибудь приглашение в гости,
если оно влекло за собой дорожные расходы. Дороже денег ценилось обаяние,
репутация, да и просто хорошие манеры. Это было по-своему восхитительно,
но вечные и необходимые человеческие потребности удовлетворялись уже
далеко не так полно, как прежде. Писателю достаточно было написать один
сносный роман или пьесу, и его уже объявляли гением; мелкая рыбешка
чувствовала себя властелином морей - так в годы войны офицеры, примерившие
погоны всего четыре месяца назад, командовали сотнями рядовых. На
подмостках несколько не бог весть каких крупных звезд осуществляли
постановки, о которых потом шумели все; и то же самое происходило везде,
вплоть до политики, - должности, означавшие высшую власть и высшую
ответственность, не могли привлечь толковых людей: власть и
ответственность здесь были несопоставимо выше, чем в мире бизнеса, но
платили-то всего пять-шесть тысяч в год.
Теперь пояса вновь туго затянуты, и, оглядываясь на нашу растраченную