"Ф.Скотт Фицджеральд. Ринг" - читать интересную книгу автора

гольф-клуба. Нередко усилия, которых все это от него требовало, явно не
соответствовали самой цели, но дело в том, что Ринг начал сдавать: он
работал честно и добротно до самого конца, но в последние годы перестал
получать от работы какое бы то ни было удовольствие.
Примерно тогда же (1922 г.) один издатель решил снова выпустить все его
прежние книги и собрать под переплет недавно напечатанные рассказы. У
Ринга появилось наконец чувство, что он часть литературного мира и что у
него есть свои читатели, а статьи Менкена и Ф.П.А., отдававших ему должное
как большому писателю, доставили ему известное удовлетворение. Но не
думаю, чтобы он все это принимал так уж всерьез; понять это трудно, и
все-таки я убежден, что он, в общем-то, был равнодушен ко всему, кроме
своих личных отношений с немногими людьми. Вспомнить только, как он
смотрел на своих подражателей, не укравших у него разве что рубашки с тела
- пожалуй, лишь Хемингуэя обирали столь же методично. Воровавшие были
обеспокоены больше, чем обворованный Ринг, который считал, что надо им
помочь, если какой-то его прием окажется им не по зубам.
Все эти годы, когда он много зарабатывал и упрочивал свою репутацию как
наверху, у издателей, так и внизу, у читательской массы, два стремления
оставались для Ринга более важными, чем книги, благодаря которым будут
помнить его имя. Он хотел стать музыкантом, даже иногда шутливо принимался
оплакивать погибшего в нем композитора; и еще он хотел писать для эстрады.
О его отношениях с театральными деятелями можно сочинить целый роман:
вечно они заказывали ему материал, тут же забывая о своем заказе, или
брали у него либретто, а спектакль не ставили. (О Зигфельде у Ринга есть
полные иронии воспоминания. Лишь с помощью практичного Джорджа Кауфмана
страстное желание Ринга исполнилось; но к этому времени он был уже слишком
болен, и настоящей радости это ему не принесло.
Я говорю обо всем этом к тому, что сделанное Рингом, сколь бы
значительным оно ни было, меньше того, что он мог бы сделать, а причина -
в его циничном отношении к собственному творчеству. Откуда оно идет? Еще
от его юности, прошедшей в мичиганском городке? Возможно. И уже вне
сомнений, от времени, проведенного им со "Зверятами". В ту жизненную пору,
когда одаренные люди приобретают необходимую зрелость, пусть даже на
войне. Ринг разъезжал по стране в обществе безграмотных юнцов, сделавших
своей профессией мальчишескую игру. Они и жизнь себе представляли
по-мальчишески, не ведая в своем замкнутом мире ни новизны, ни опасности,
ни приключений, ни перемен. Их быт, который Ринг наблюдал день за днем, по
сути, и оказался для него школой жизни в решающие для формирования
личности годы. Можно описывать перипетии своей биографии и в тридцать лет,
и в сорок, и в пятьдесят, но отношение к пережитому и его оценка неизменно
вырабатываются у писателя к двадцати пяти годам. И какие бы диковинки Ринг
ни умудрялся откопать, роясь на участке, который возделывал, сам-то
участок был по размерам не больше бейсбольной площадки, где блистал Фрэнк
Чане.
На этом-то пути Ринга и ждал творческий тупик, и впереди были еще и еще
трудности. Пребывая в своем тесном мирке, писал он превосходно - здесь он
сумел различить и передать голоса всей страны. Но вот пришло - не могло не
прийти - время, когда он перерос этот мирок. И что же осталось?
Осталось выработанное годами мастерство стилиста но этого было
недостаточно. Его взрастил тот самый мир, на который и выплеснулась его