"Уильям Фолкнер. Медвежья охота" - читать интересную книгу автора

было пятнадцать лет, вдвоем с товарищем мы на спор отправились туда.
Тамошние индейцы - мы их впервые тогда увидели - показали нам дорогу, и
как раз на закате мы поднялись на вершину. Мы не стали разжигать костра.
Даже ложиться не стали, хотя захватили с собой одеяла. Так и просидели
рядышком, пока не рассвело и не сделалось видно, как спуститься к дороге.
Сидели мы молча. Когда переглянулись в сером рассвете, лица у нас были
тоже серые, тихие, очень серьезные. Мы и придя в город не обменялись ни
словом. Просто разошлись по домам и легли спать. Вот какое чувство,
ощущение вызывал в нас курган. Конечно, мы были детьми, но ведь отцы наши
читали книги и были - по крайней мере, им полагалось быть - людьми,
чуждыми суеверий и неразумного страха.
А теперь Рэтлиф расскажет, как лечил Люка Провайна от икоты.
Вернулся я в город - первые же, кого встретил, меня спрашивают:
- Что у тебя с лицом, Рэтлиф? На медведя, что ли, де Спейн тебя бросал
наместо гончей?
- Нет, ребята, - отвечаю. - Не медведь меня погладил. Рысь.
- А за что она тебя, Рэтлиф? - интересуется один.
- Ребята, - говорю, - пес буду, не знаю.
И правда, даже после того, как Люка Провайна оттащили от меня, я не
сразу дознался, в чем дело. Я ведь не больше Люка знал, кто такой этот Эш.
Старик-негр, работник де Спейна, вот и все. Я ведь просто хотел
попробовать Люка вылечить, ну, там, разыграть его слегка или даже майору
оказать услугу, дать ему немного отдохнуть от Люка. А вышло что: ночь на
дворе, они сидят, в покер играют, и вдруг этот болван выскакивает из леса,
как ошалевший от страха олень, вбегает в комнату, я и говорю: "Теперь,
небось, доволен! Отделался от нее все-таки". А он встал как вкопанный,
выпучил глазищи злые, ошарашенные - он даже не заметил, что у него икота
прошла, - и как кинется на меня, - я думал, крыша обрушилась.
Игра, понятно, к черту. Майор повернулся к нам с полной рукой троек,
стучит кулаком по столу, ругается, а трое или четверо оттаскивают Люка.
Пооттоптали мне руки-ноги, даже на лицо наступили - в этом чуть не вся их
помощь была. Все равно как на пожаре - главный вред от тех, что орудуют
шлангом.
- Это что такое? - орет майор; трое или четверо Люка за руки держат, а
он хлюпает, как маленький.
- Это он их натравил на меня. Это он меня туда послал. Я его сейчас
убью.
- Кого натравил? - спрашивает майор.
- Индейцев! - отвечает Люк, а там плачет. И опять на меня рванулся, -
ребята, державшие его, отлетели, как тряпичные куклы, - но майор, не
вставая с места, как гаркнет - и утихомирил. А у Люка еще силенки хватит.
Вы не верьте ему, что он работать не может. Потому, наверно, он и силу
сохранил, что не таскает, как другие, по городу этих черных сумок, набитых
розовыми подтяжками и мылом для бритья.
Спрашивает меня майор, в чем дело, я и объясняю, что всего-навсего
хотел вылечить Люка от икоты. Пес буду, мне его прямо жалко было. Проезжал
я мимо их лагеря, дай, думаю, заверну, посмотрю, как им охотится; подъехал
- дело было на закате солнца - и первого встречаю Люка. Я не удивился -
народу там как нигде собирается, со всего округа, притом кормежка даровая
и виски.