"Уильям Фолкнер. Дым" - читать интересную книгу автора

Два других пункта гласили:
"Младшему моему сыну, Ансельму, завещаю... два полных комплекта упряжи
для мулов с тем, чтобы вышеупомянутый Ансельм на этой упряжке съездил
единожды на мою могилу. Иначе данная упряжь остается неотъемлемой частью
моего имущества, перечисленного выше".
"Свойственнику моему, Гренби Доджу, завещаю один доллар наличными, дабы
он приобрел себе псалтырь или несколько псалтырей в знак моей
благодарности за то, что он кормил и поил сына моего Вирджиниуса с того
дня, как вышеупомянутый Вирджиниус покинул мой кров".
Вот какое это было завещание. И мы слушали и ждали, что скажет или
сделает молодой Анс. Но ничего мы так и не услышали и не увидели. И мы
смотрели и ждали, что будет делать Вирджиниус. Но и он ничего не сделал. А
может быть, мы просто не знали, что он делает, что думает, но такой уж он
был, Вирджиниус. Правда, в сущности, все уже было сделано. Ему оставалось
только ждать, пока судья Дюкинфилд утвердит завещание, а потом Вирджиниус
мог отдать Ансу его половину - если он только собирался ее отдать. "Они с
Ансом никогда не ссорились", - сказал кто-то. "А Вирджиниус никогда ни с
кем не ссорился, - возражали другие. - Если исходить из этого, ему
придется делить ферму со всем штатом". - "Но штраф за Анса хотел заплатить
именно Вирджиниус", - возражали первые. "Да, но Вирджиниус стал на сторону
отца, когда Анс собрался разделить землю", - говорили другие.
Словом, все ждали, что будет. Мы ждали, что скажет судья Дюкинфилд:
вдруг оказалось, что все в его руках и что ему, как самому провидению,
надо судить этого старика, который никак не хотел успокоиться, даже из
гроба издевался над всеми; надо рассудить этих непримиримых братьев,
которые пятнадцать лет назад словно умерли друг для друга. Но мы считали,
что последний удар старого Анса не попал в цель и что, выбрав судью
Дюкинфилда своим душеприказчиком, он промахнулся, ослепленный собственной
яростью. Мы отлично знали, что в лице судьи Дюкинфилда старый Анс выбрал
из всех нас самого мудрого, самого честного и неподкупного человека и что
усиленное изучение законов не могло затемнить и поколебать его честность и
неподкупность.
Самый факт, что утверждение такого простейшего документа он откладывал
на необычно долгое время, был для нас лишним доказательством того, что
судья Дюкинфилд был из тех людей, которые верят, что правосудие состоит
наполовину из знания законов, а наполовину из выдержки и веры в себя и
господа бога.
Законный срок утверждения подходил к концу, мы каждый день наблюдали за
судьей Дюкинфилдом, когда он шел из своего дома через площадь в суд. Шел
он неторопливо и спокойно, осанистый, седовласый - ему уже было за
шестьдесят, и он давно овдовел, - держался он прямо и с достоинством, "в
струночку", как говорили негры. Семнадцать лет назад он был выбран
председателем суда; он обладал небольшим запасом юридических знаний и
огромным запасом простого здравого смысла, и вот уже тринадцать лет подряд
никто не выступал его соперником на выборах, и даже те, кого сердила его
мягкая и вежливая снисходительность, голосовали за него с какой-то
ребяческой доверчивостью и надеждой. И теперь мы все терпеливо наблюдали
за ним, заранее зная, что его окончательное решение будет справедливым не
только потому, что решать будет он, но и потому, что он никогда не
позволит ни себе, ни другим людям поступать не по справедливости. И каждое