"Уильям Фолкнер. Весло" - читать интересную книгу автора

восемь миль по июльской жаре, был не в счет, поскольку он, когда был еще
жив, даже не знал, что он из рода Гренье. Он даже не мог четко произнести
имя Лонни Гриннап, которым нарек себя сам. Его знал весь округ. Сирота, как
и Стивенс, он был среднего роста, возраста где-то между тридцатью и сорока,
с лицом, если приглядеться повнимательнее, тонким, всегда приветливым и
спокойным, с пушком мягких золотистых волос на нежном, не знавшем бритвы
подбородке и с ясными, кроткими глазами. Говорили, что он слегка "чокнутый",
хотя если он и был "чокнутым", то самую малость, и потерял от этого не очень
много, а как раз то, что и следовало потерять. Он жил в лачуге (год - там,
другой - где-нибудь еще), которую соорудил собственными руками из старого
брезента, отходов досок и кусков жести из-под бидонов для масла. Жил он в
ней вместе с глухонемым сиротой, которого лет десять назад подобрал где-то
на улице, одевал его, кормил и поил, воспитывал, но так и не смог дотянуть в
умственном развитии даже до собственного уровня.
Хибарка, перемет и ивовая верша, по существу, находились почти в центре
тех тысячи с чем-то акров земли, которыми некогда владели его предки. Но он
этого не знал.
Стивенс был уверен, что Лонни Гриннапу никогда не могла прийти в голову
мысль о том, что один человек имеет право владеть таким количеством земли,
которая принадлежит, как он говорил, "всем людям на радость и пользу". Сам
он, например, на своих тридцати или сорока квадратных футах земли, где
стояла его хибарка и проходил участок реки, куда он закидывал свой перемет,
всегда держал дверь лачуги гостеприимно распахнутой для всех, в любое время
дня и ночи, безразлично, находился ли он сам в это время дома или нет, и
каждый мог пользоваться всей его утварью, питаться его продуктами, если они
там были.
Иногда он мог, подперев дверь колом, чтобы в хижину ненароком не
забрались в поисках пищи дикие звери, со своим глухонемым воспитанником
внезапно, без всякого предупреждения или приглашения явиться в чей-нибудь
дом и жить там неделями и месяцами, неприхотливый и непритязательный славный
малый, всегда веселый и всем довольный, ни перед кем не заискивающий,
готовый спать в любом месте, куда бы его ни положили, - в сарае, на
сеновале, в доме на кровати или на полу; глухонемой же спал на веранде или
прямо на земле во дворе, лишь бы ему было слышно дыхание того, кто был для
него отцом и братом, - единственный звук, который он различал на расстоянии,
причем безошибочно.


x x x

Стоял ясный день. Дали затянулись синей дымкой. За широкой равниной,
там, где шоссе сворачивало и шло вдоль русла реки, Стивенс увидел магазин.
Обычно он пустовал, но сейчас возле него виднелись сбившиеся в кучу легковые
автомобили с откидным верхом, оседланные лошади и мулы, фургоны, владельцев
которых он знал по именам. Они тоже знали его, из года в год голосовали за
него и называли просто по имени, несмотря на то, что совсем не понимали его,
точно так же как не понимали смысла и значения висевшего на его часовой
цепочке маленького золотого ключика с тремя вычеканенными на нем греческими
буквами "пси", "каппа", "бета"- символа старейшей всемирной студенческой
корпорации.