"Анатоль Франс. Чудо, сотворенное сорокой ("Рассказы Жака Турнеброша") " - читать интересную книгу автора

только на милосердие божие. К тому же он все чаще сомневался в спасении души
своей, ибо помнил, что ему нередко случалось безжалостно пускать по миру
вдов и сирот. А совсем недавно он отнял у Флорана Гильома его писцовое
заведение, что под статуей пречистой девы.
Жаке Кокдуйль ссужал деньгами под заклад и за хорошие проценты. Это,
однако, не означало, что он считал себя ростовщиком, ибо он был христианин,
деньги же в рост, как известно, дают только евреи, да еще, пожалуй,
ломбардцы и кагорцы. А Жаке Кокдуйль приращивал свое достояние совсем иначе,
чем евреи. Он, к примеру, не говорил, подобно Иакову, Ефрему и Манассии:* "Я
ссужу вас деньгами", но заявлял: "Я вложу деньги в вашу торговлю и дело", а
это большая разница. Ибо ростовщичество и ссуды под проценты церковью
запрещены, торговля же дозволена и узаконена. И все-таки при мысли о том,
что он вверг множество христиан в нищету и отчаяние, Жаке Кокдуйль испытывал
угрызения совести, особенно когда подумывал, что час суда божьего над ним
уже близок.
______________
* Иаков, Ефрем, Манассия. - В одном эпизоде библии рассказывается, что
иудейский патриарх Иаков, благословляя перед смертью своих внуков Ефрема и
Манассию, предоставил право первородства Ефрему.

И вот на святую пасху Кокдуйлю пришло в голову заручиться ко дню
Страшного суда заступничеством пресвятой девы. Он решил, что она охотнее
будет предстательствовать за него в судилище ее божественного сына, если он,
Жаке, сделает ей хорошее подношение. С этим он направился к большому
сундуку, где хранил свое золото, и, удостоверившись, что дверь в комнату
крепко заперта, поднял крышку. Сундук был набит деньгами. Там лежали
анжелоты, флорины, эстерлины, нобли, золотые кроны, салюдоры, экю с выбитым
на них солнцем и разные другие христианские и сарацинские монеты. Вздыхая,
Кокдуйль вытащил оттуда двенадцать золотых денье добротной чеканки и положил
их на стол, уставленный и заваленный весами, напильниками, ножницами,
разновесками и счетными книгами. Заперев сундук на три оборота ключа, он
вернулся к столу, пересчитал свои денье один раз, затем второй раз и, глядя
на них долгим и любовным взглядом, обратился к ним с такими ласковыми,
учтивыми, приятными, вежливыми и любезными словами, что речь его походила
скорее на небесную музыку, чем на человеческий язык.
- О мои овечки, - вздыхал жалостливый старец, - о мои дорогие ягнятки,
мои прекрасные златорунные барашки!
И, беря их кончиками пальцев и столь почтительно, как если б то было
тело господне, он положил монеты на весы и убедился, что они полного или
почти полного веса, хотя их уже немного пообрезали* ломбардцы и евреи, через
руки которых они прошли.
______________
* ...хотя их уже немного пообрезали... - В средние века купцы и
ростовщики нередко обрезали или спиливали по краям золотые монеты (что
уменьшало их ценность) и незаконно присваивали полученные крупицы золота.

После этого он заговорил с ними еще нежнее прежнего:
- О милые барашки, мои сладкие ягняточки! Давайте-ка я вас чуточку
постригу. Тихонько, тихонько, вам совсем не будет больно.
И, схватив большие ножницы, он осторожно принялся обрезать со всех