"Дик Фрэнсис. Дикие лошади" - читать интересную книгу автора

утекала прочь.
Вдоль одной стены от пола до потолка тянулся стеллаж, уставленный
книгами, которые, как я полагал, вскоре должны были стать моими. Там были
формуляры за многие годы с перечислением участников тысяч и тысяч давно
прошедших скачек, с маленькой точкой красными чернилами напротив имени
каждой лошади, которую подковывал для забега Валентин. Победители, сотни
победителей были отмечены восклицательным знаком.
Ниже формуляров располагались множество томов старинной энциклопедии и
ряды книг в глянцевых обложках - жизнеописания недавно умерших победителей
скаковых соревнований, их кипучая энергия, превращенная в бледные бумажные
мемуары. Я встречал многих из этих людей. Мой дед был одним из них. Их мир,
их страсти, их достижения канули в Лету, и юные жокеи, на которых я смотрел
в десять лет горящими глазами, уже сами стали дедушками.
Я стал думать, кто же напишет биографию Валентина - весьма достойная
тема, чтобы быть запечатленной. Старик упорно отказывался сделать это сам,
несмотря на постоянные пожелания окружающих. Слишком скучно, говорил он. Ему
был интересен сегодняшний мир.
Доротея вернулась с опозданием на полчаса и безуспешно пыталась
разбудить брата. Я поведал ей о своем звонке доктору, и это не удивило ее.
- Он говорил, что Валентина следует поместить в больницу, - сказала
она. - Валентин отказался ехать. Они с доктором поругались. - Она пожала
плечами, выражая покорность судьбе. - Я предполагаю, что доктор со временем
приедет. Он всегда так делает.
- Я должен покинуть вас, - произнес я с сожалением. - Я уже опаздываю
на встречу... - Я поколебался. - Ваша семья случайно не католики? -
нерешительно спросил я. - Я хочу сказать... Валентин вроде бы просил, чтобы
позвали священника.
- Священника? - Она была удивлена. - Он бессвязно болтал что-то все
утро... Он уже теряет рассудок... но старый безбожник никогда бы не попросил
позвать священника.
- Я просто думал... возможно... последнее напутствие?
Доротея подарила мне взгляд, полный нежного сестринского раздражения.
- Наша мать была католичкой, но отец - нет. Куча ерунды, как обычно
говорил он. Валентин и я выросли вне церкви, и нам от этого не было хуже.
Наша мать умерла, когда ему было шестнадцать, а мне - одиннадцать. Для нее
была заказана поминальная месса. Отец взял нас туда, но потом говорил, что
его от заупокойной службы бросило в жар. Как бы то ни было, Валентин не
особенно много грешил, если не считать ругательств и прочего в том же роде,
и я знаю, что, будучи так слаб, как сейчас, он вряд ли захотел бы, чтобы ему
надоедал священник.
- Я просто подумал... - попытался оправдаться я.
- Вы очень добры, что приходите сюда, Томас, но я знаю, что вы
ошибаетесь. - Она сделала паузу. - Мой бедный дорогой мальчик сейчас очень
болен, не так ли? - Она с заботой поглядела на брата. - Ему намного хуже?
- Я боюсь, что так.
- Это приближается. - Она кивнула, и на ее глаза навернулись слезы. -
Мы знали, что это придет, но когда это случается... Ох, дорогой...
- Он прожил хорошую жизнь.
Доротея проигнорировала эти неуместные слова и с тоской в голосе
произнесла: