"Виктор Франкл. Человек в поисках смысла " - читать интересную книгу автора

маргарина, или ломтика скверной колбасы, или кусочка синтетического меда,
или ложки жидкого джема. По калорийности эта диета была абсолютно
недостаточной, особенно принимая во внимание нашу тяжелую физическую работу
и постоянное пребывание на холоде в неподходящей одежде. Больным, которык
были "под особой заботой", то-есть тем, кому было разрешено лежать в бараке
вместо того, чтобы выйти из лагеря на работу, было еще хуже.
Когда исчезли последние слои подкожного жира, и мы окончательно стали
скелетами, обтянутыми кожей и лохмотьями, наши тела начали пожирать сами
себя. Организм начал переваривать свой собственный белок, и мускулы стали
исчезать. Один за другим умирали члены маленькой общины нашего барака.
Каждый из нас мог точно рассчитать, чья очередь будет следующей и когда
подойдет его собственная. После многих наблюдений мы хорошо узнали симптомы,
которые делали наши прогнозы очень уверенными, "Он долго не протянет" или
"Это следующий", - мы шептали один другому, и когда, во время ежевечерних
поисков вшей, мы разглядывали свое собственное обнаженное тело, то думали
вот о чем: "Вот это тело, мое тело - уже почти как труп. Что стало со мной?
Я просто маленькая частица массы человеческой плоти - массы за колючей
проволокой, скученной в нескольких землянках-бараках; массы, определенная
части которой начинает разлагаться, потому что она стала безжизненной."
Я выше упоминал, как невозможно было избавиться от мыслей о еде и
любимых блюдах, которые врывались в сознание заключенного, как только у него
появлялась свободная минута. Наверное, легко понять, что даже самые сильные
из нас тосковали о времени, когда у них снова будет обильная и хорошая пища,
не столько ради самой еды, сколько ради того, чтоб вырваться из
нечеловеческого существования, лишившего нас способности думать о
чем-нибудь, кроме еды.
Те, кто не прошел через подобный жизненный опыт, навряд ли сможет
понять разрушающий душу конфликт и усилия воли, которые переживает
голодающий. Они едва ли могут вообразить, что значит рыть траншею,
напряженно вслушиваясь, когда наконец сирена объявит получасовой интервал, и
будут раздавать хлеб; что значит постоянно переспрашивать бригадира - если
он позволял это - который час; что такое нежно дотрагиваться до куска хлеба
в кармане куртки, поглаживая его замерзшими голыми пальцами, затем
отламывать крошку за крошкой и класть в рот, и наконец последним усилием
воли снова прятать его в карман, обещая себе, что этим утром он продержится
до обеда.
Мы могли бесконечно обсуждать, разумны ли разные методы обращения с
маленьким хлебным рационом, который в последний период нашего заключения
выдавался раз в день. Было два основных подхода. Одни полагали, что следует
сразу съесть весь хлеб. Тут было сразу два преимущества: по крайней мере раз
в день можно было заглушить самые страшные голодные рези - хотя бы на
короткое время, и это была самая надежная защита от кражи или потери
рациона. Вторая группа придерживалась принципа растягивания хлебной нормы на
целый день, используя другие доводы. К ним я в конце концов и присоединился.
Из ежедневных 24 часов лагерной жизни самым ужасным моментом было
пробуждение, когда еще в ночное время три пронзительных гудка сирены
безжалостно прерывали наш тяжелый сон. Мы начинали борьбу с мокрыми
башмаками, в которые едва можно было втиснуть ноги, воспаленные и опухшие от
отеков. Раздавались обычные стоны и вздохи по поводу мелких неприятностей,
таких как обрыв проволоки, заменявшей шнурки для ботинок. Однажды утром