"Макс Фрай. Книга Страха" - читать интересную книгу автора

дорожного движения или электробезопасности.

Мой непытливый, балованный разум переменчив, танец мотылька, близорукая
изнанка нахватанных знаний, с детства я любопытно подглядывал за собственным
телом. Как поживают суставные сумки и носовой хрящ, красные на просвет, если
поднести к свече, - пальцы.
Тело - каземат, тело - полонез, тело - штык-нож, тело - воск мадам
Тюссо, тело, не приспособленное к танцу или поединку, но с блеском умеющее и
то и другое, тело - московский рысак, тело - петербургское невысокое
земноводное солнце. Исаакиевский купол лобной кости, прочность Дворцовой
(берцовой) кости, неразводной мост остистого хребта.

Я так и не смог остановить свой выбор на чем-то одном, кульбиты перемен
утомляли, но тело исправно служило мне, изнеженное на первый взгляд, но
выносливое, как пони в шахте, черное нутро, ядрышко сердца, точно каучук,
сопротивляется ударам и усладам в равной мере.

Время возмутительно небрежно щадит меня, я до сих пор сохранил
младенческую нежность слишком тонкой кожи, тридцатью годами не побежденное
мальчишество, овал лица, ушные петли, созвездия родинок, врожденных,
вмонтированных в меня мушек. У меня тридцать восьмой размер ноги. У матушки
был тридцать пятый, у деда со стороны матери и вовсе тридцать семь на
тридцать восемь.
У нас очень старая усталая семья. Истощенная поколениями лжи, бегства,
измен, молебнов, свадеб и адюльтеров кровь дает знать о себе. Я остался
последним выползком в череде уничтоженных фотографий, фальшивых паспортов,
перепутанных метрик, измененных имен, о которых я уже не узнаю ничего до
смертного часа. Завидовал немецкому писателю Эриху Кестнеру: в своей повести
"Когда я был маленьким" он пишет, что, для того чтобы узнать полную историю
своей семьи с XIV века, он просто пошел в ратушу города Дрездена и подал
запрос. А его предки не были графами-царь-папами и князьями. Обычные
булочники.
С XIV века - поколения честных немецких булочников, которые платили
налоги, были оштрафованы за выпеченные хлеба-недомерки, плодились и
размножались, как заведено от века Добрым Богом.
Мне повезло больше: я не знаю о моих предках ничего. Поэтому волен
выбирать любое амплуа для полоумной моей плоти. За моей спиной не стоят с
укоризной безликие предки. Ни один из них не придет к изголовью грозить
правнуку костлявым пальцем. Им хорошо, они очень далеко.

По прихоти, беспечности или от вечного моего беспокойства забываю о
еде, сне, равно нелицеприятен в здравии и болезни.
Слишком рано узнал, что смерть начинает свой обеденный перерыв
исподволь, изысканная гурманка, начинает она всегда с пальцев ног. Я быстро
замерзаю, сама мысль о холодном душе сродни вивисекции или непристойности.

Беспокойство было присуще мне сколько себя помню. Необъяснимое
беспокойство.

Царская охота все же настигла меня на внутренних солнечных пустошах,