"Жан Фрестье. Гармония " - читать интересную книгу автора

- Здесь можно остановиться, - предложил он.
- И даже расстелить твою накидку, и именно потому, что мы устали. Мы бы
растаяли друг в друге. Потом поспали бы друг у друга в объятиях. А на
остальное наплевать.
- Ты правда хочешь? Значит, я тебе все же немножко нравлюсь?
- Нравишься? Еще бы!
Какими словами можно было бы ответить на эту тревожную страсть? Трава
там, где они остановились, была высокой. Они расстелили голубую накидку в
дрожащей тени дерева и сделали так, как решили. Она не сняла только своих
длинных белых носков. Он знал, что на всю оставшуюся жизнь у него сохранится
память о ее хрупком девичьем теле, о ее внезапно обнажившихся ослепительно
белых зубах, о словах, застрявших у нее в горле и превратившихся в
сдержанные стоны. Потом она уснула, но не так, как утром, когда он велел ей
пойти отдохнуть; в ее полуприкрытых глазах какое-то время сохранялось нечто
похожее на воспоминание о счастье. Он укрыл ее полой накидки, чтобы она не
простудилась. Вальтер не задавался вопросом, каким образом после стольких
усилий ей удается держаться наравне с ним, потому что сам он с безумным
упрямством, являвшимся побочным продуктом его усталости, решил сдаться лишь
в том случае, если перст Божий укажет именно на него. Он решил закурить
сигарету, но ему стало противно от табачного дыма, и он загасил ее о траву.
Он подумал о седьмом, о девятом, об одиннадцатом, о лежащем на плоском камне
парне с перерезанным горлом, о тех двоих, расстрелянных в деревне Б. Нигде
нет никакой безопасности. По правде сказать, никто не обязан был давать нам
ни жизнь, ни смерть, а самое главное - счастье. Следовательно, нужно все
время быть начеку, даже если это и бесполезно, потому что ничего больше не
остается и потому что все испокон веков только и занимаются тем, что
пытаются уберечь то, что в конечном счете все равно у них отнимут. История
мира - это история часовых, история стерегущих, тех, кто стоит за зубцами
крепостных стен, бодрствует у постели больного, поддерживает огонь в очаге и
порядок в часовне, следит за медленным ростом растений. Вся история - это
лишь настороженное внимание, а в результате зубцы оказываются все равно
разрушенными, больные умирают, огонь гаснет, часовни превращаются в руины,
засуха губит урожаи, и все это повторяется снова и снова, но уже с другими
исполнителями.
А потом он подумал о страхах Гармонии, об этих стаях изголодавшихся
волков, которые, возможно, бродят где-то поблизости. И ему представилось,
как на его глазах разыгрывается сцена. В этой сцене люди говорили на чужом
языке, подмигивая друг другу и посмеиваясь. Он видел ее в каком-то
ненастоящем сне, где вдруг слышались и слова из его родного языка, такие,
например, как "любезная мадемуазель", и он чувствовал, как в грудь ему с
силой упирается ствол винтовки. Он видел, как Гармонию прижимают к земле,
раздвигая в стороны руки и ноги, и как она яростно мотает головой, тщетно
выражая таким образом свое несогласие, а сам он присутствует при всем этом,
видит, как берут то, что отныне он считал своим единственным достоянием, и
не может ничего сделать. Только что, расстегивая ее халат, он сказал
Гармонии: "Понимаешь, в любви хорошо хотя бы одно: всегда имеешь при себе
то, чем она удовлетворяется; это и недорого, и дается как бы в довершение ко
всему остальному". А оказывается, даже это может быть украдено. Во сне,
который, несмотря на все усилия, хватал его одновременно и за волосы, и за
ноги, он стал добычей воров. В меньшей степени, чем Гармония, а, впрочем, в