"Макс Фриш. Назову себя Гантенбайн" - читать интересную книгу автора

того, что у меня есть терпение или хотя бы что я человек воспитанный. (Я
считаю, что лучше приступить к своей роли на литературном немецком. У меня
всегда бывает чувство некой роли, когда я говорю на литературном немецком, и
меньше, стало быть, затруднений. Английский мой слишком беден; его хватает
всегда лишь на столько, чтобы согласиться в общем и целом. А французский
подходит и того меньше; я чувствую превосходство над собой любого француза,
покуда он понимает лишь собственный свой язык.) Итак, я стою, а барышня тем
временем занимается дамой, которая каждый раз, как на нее надевают новые
очки, задирает голову, как птица, заглатывающая воду, и я только надеюсь,
что в лавку сейчас не войдет никто из тех, кто знает меня. Дама, американка,
каждый раз разочаровывается, подходя к зеркалу в очередных очках, и не
может, кажется, решиться выглядеть так, как ее показывает зеркало, и
продолжаться это может еще долго. У меня есть время, чтобы еще раз обдумать
свою затею, но я не меняю решения. Когда барышня начинает наконец заниматься
мною, делается это без малейшей невежливости к американке, которой она все
время показывает, что обслуживает местного жителя лишь между прочим. Мне
требуются, стало быть, - почему заикаясь? - очки от солнца. Пожалуйста! Я
вижу, в то время как она протягивает мне очки и одновременно болтает с
американкой, целый ящик, арсенал очков от солнца, о которых не может быть и
речи. Как мне это сказать? Барышня в белом, простая продавщица, но
переодетая научным работником, утверждает, что более темных не бывает; а то,
мол, вообще ничего не видно, и то, что господин увидел на улице в витрине,
это, говорит она, не очки от солнца, а очки для слепых. Их-то я и прошу. Ее
удивление - тем временем американка приняла решение, и ее нужно проводить
до двери, поскольку она ничего не
224
нашла, с особой вежливостью, - удивление продавщицы по поводу моего
желания уже прошло, когда она продолжает заниматься мной, единственным
теперь покупателем; она отказывается продать мне очки для слепых не наотрез,
но, по сути, продолжая, словно господин просто пошутил, предлагать мне очки
от солнца, некоторые она даже на меня надевает, пока я не выхожу из терпения
и не требую напрямик то, что мне нужно, - черные очки для слепых и ничего
другого. Пожалуйста! Надо надеяться, босс не выйдет сейчас, чтобы лично
заняться этим особым случаем. Кто знает, не нужна ли медицинская справка!
Обслуженный наконец согласно своему желанию и проинформированный, что очки
для слепых - это всего-навсего бутафория, чтобы скрыть слепые глаза, потому
и такие темные, я осведомляюсь о цене. Удобно ли сидят очки, спрашивает
барышня в белом, серая теперь, как пепел, лилово-серая, и дотрагивается до
моих висков, так что я вдруг вижу ее лицо вблизи, ее полные мягкие губы,
фиолетовые теперь, как спелые сливы, и вдруг передо мной вечер, сумерки,
полумрак, солнечное затмение. А между тем сейчас утро, я это слышу; так
голоса звучат лишь ясным утром. Я вижу теперь солнце таким, как в далекие
времена детства, когда смотришь на него через закоптелый осколок стекла:
тусклым, гораздо меньше, чем ждешь, без ореола, не то желтоватым, не то
серо-белым, цвета неспелых абрикосов или в этом роде, но с металлическим
блеском. Очки, говорю я, сидят превосходно. Она проверяет еще раз, так что я
вижу еще раз ее сливовые губы. Так близко, что впору поцеловать. Я никогда
больше не буду целоваться, думаю я; вещество, из которого сделаны губы,
слишком чужое. Я слышу запах ее духов и вижу ее близкие волосы,
черно-сине-зеленые, как петушиные перья, и ее кожу цвета безвременника.