"Донован Фрост. Храм ночи ("Конан") " - читать интересную книгу автора

аргосской породы, к нему подошел Конн.
- И величайший полководец вот так покинет свою армию, своего короля и
свою страну? - спросил он мягко, но челюсти, судорожно сжатые после
сказанной фразы, придали чертам юноши поразительное сходство с отцом, когда
на Конана накатывала его пресловутая "киммерийская твердолобость", как
называла это выражение, появлявшееся иногда на лице мужа, Зенобия.
- Я слишком стар для тех перемен, что ждут королевство, - ответил граф
и тронул поводья.
Конн шагнул вперед и попытался взять коня под уздцы и сказать что-то
гневное, но расслышав следующие слова старца, сказанные сквозь еле
приоткрытые губы, пропустил его:
- Сегодня мы потеряли не только королеву...
Отстегнутые пустые ножны упали на землю, под ноги Конна, и Троцеро
поехал прямо сквозь толпу придворных, словно не видя их. Пестрая стая
раздалась в стороны с возмущенными возгласами, а Конн все стоял, зачарованно
глядя на перевязь.
Старик ехал по площади перед дворцом, где, отдавая последнюю дань
супруге короля, замерли сверкающие стальные шеренги гвардии. Молодой ее
командир, выходец из Бритунии, находился рядом со своим кумиром - Конном, а
все старшие офицеры - среди придворных, перешептывающихся на аллее, ведущей
к мавзолею.
Когда ссутулившийся в седле Троцеро поравнялся с первой шеренгой Черных
Драконов, стоявший с краю воин, седой ветеран, рванул из ножен меч и хриплым
каркающим голосом отдал команду. Вначале крик подхватила лишь старая
гвардия, затем, разобравшись, кому отдаются почести, заревела вся площадь.
"Слава! Слава! Слава! Митра Непобежденный! Слава!" - клич, облетевший
бесчисленные поля сражений окреп и гремел теперь, словно трубы в Последней
Битве Мира.
Троцеро даже не повернул голову. Аккуратно перебирая копытами, смирная
лошадка, едва сдерживаясь, чтобы не шарахнуться ото всех сторон
протягиваемых мечей и копий, донесла полководца до арки, и он пропал из виду
своего воинства. Граф неспешно доехал до городских ворот, а затем мелкой
рысью направил лошадь на юг, в Пуантен, вон из столицы.
Конн ринулся по аллее, расталкивая придворных, помог отцу подняться со
ступеней и повел его прочь от скорбного места.
С того самого дня и началась черная меланхолия. Ничего не могло
рассеять тоску короля: ни роскошные травли зверей в охотничьих парках в
окрестностях столицы, ни рыцарские турниры. По велению государя разогнали
всю свиту фрейлин Зенобии, служившую некогда истинным украшением Тарантии и
утехой гвардейцев. Услышав в дворцовых коридорах веселый смех или даже шорох
бальных платьев, Конан на миг оживал, но затем лицо его застывало в маске
такой жажды убийства, что Конн счел за благо удалить ветреных красоток
подальше от стремительно дичающего старика.
Потом наступила очередь пиров и застолий, в которых еще недавно
киммериец бывал главным заводилой и поражал окружающих умением выпить, не
пьянея, кувшин-другой вина. Теперь же он угрюмо цедил весь вечер стаканчик
слабенькой немедийской кислятины, кривясь при взрывах хохота, которым дюжие
гвардейцы, хлебнув лишку, встречали выходки придворных шутов и записных
тарантийских острословов. Просидев трапезу в гробовом молчании, король тяжко
вздыхал, поднимался, сметая на пол нетронутые блюда с некогда любимыми