"Лука Ди Фульвио. Чучельник " - читать интересную книгу автора

пропитанную одеколоном. Но Амальди помотал головой. Ведь запах -
неотъемлемый атрибут места преступления. Воск, плесень, старинное дерево,
пыль, машинное масло для смазывания шарниров и ржавых дверных петель. Кровь.
Он заметил краем глаза, как Фрезе схватил за локоть молодого
врача-криминалиста, который порывался подойти к нему. Не знал, должно быть,
что он ни с кем не говорит, пока не составит первое, самое существенное
представление.
Помещение было длинным и узким, загроможденным мебелью без всякого
порядка и системы. Похоже скорее на лавку старьевщика, чем на антикварный
магазин. Кое-что показалось ему красивым и ценным, кое-что - просто старым
хламом. Его внимание привлекла коллекция оружия разных эпох на деревянном
стенде. Он подошел поближе. Оружие все в пыли. Двустволка, ручной
гранатомет, палица, арбалет. Только с алебарды стерта пыль. Ручка темного
дерева блестела, а топорик, хоть и заржавленный, но чистый. На продажу
оружия, даже старинного, нужно разрешение. Пусть помощники это проверят. В
лавке огромное количество зеркал. Отшлифованных, потрескавшихся,
затуманенных от времени. Амальди увидел свое всегдашнее отражение -
серьезное, решительное. Лампы дневного света делали морщины резче и
подчеркивали синяки под глазами. Волосы казались светлее.
Перед входом в лавку сердце забилось учащенно, и, как всегда, появилось
желание повернуться и убежать. Всегда одно и то же. Как-то раз он ужинал с
актрисой местного театра. До постели дело так и не дошло: актриса своей
непрерывной болтовней о себе лишила его всякого любопытства. Но ужин остался
в памяти, потому что актриса поведала ему, что всякий раз перед выходом на
сцену она испытывает один и тот же страх: забыть текст роли. Но потом
переступает грань между реальностью и вымыслом, чувствует на лице слепящий
свет рампы и забывает о своих страхах. То же самое происходило с Амальди,
когда он выступал из-за кулис повседневности на сцену преступления,
ограниченную лентами полицейского ограждения в красную и белую полоску. Он
становился холоднее льда, забывал, что у него есть сердце, и блестяще играл
свою роль. Это два разных мира. И правила одного в другом неприемлемы.
Он промерял шагами всю лавку. Дойдя до опущенной занавески,
остановился, приставил палец к переносице, уперся взглядом в пол, ощущая
внутри полнейшую пустоту, и вошел. Вдохнул исходящий оттуда запах крови. И
только потом посмотрел.
Женщина улыбалась, глядя широко раскрытыми глазами, устремленными в
никуда. Она сидела на антикварном письменном столе, столешница которого была
обтянута потертой кожей. Ноги безвольно свисают вниз, не доставая
сантиметров сорока до пола. Чулки цвета парного мяса аккуратными валиками
спущены до лодыжек. Коричневое шерстяное платье взрезано от горловины до
живота, глубокая рана заткнута тряпками для вытирания пыли. На полу кровавая
лужица, натекшая со стола, но уже подернутая тонкой, матовой, морщинистой
пленкой. Амальди сразу заметил след ботинка, но не обернулся к Фрезе. Он еще
не закончил осмотр. На коленях у женщины оба рукава шерстяного платья. Не
грубо оторванные в пылу схватки, а выпоротые терпеливо, стежок за стежком. И
это еще не все. Далеко не все. Руки убитой блестят и пахнут чем-то похожим
на гуммилак. В суставы локтей и запястий вставлены хорошо смазанные стальные
шарниры.
А сами руки деревянные, светлого дерева с еле заметными прожилками.
Женщина протягивала эти руки к Амальди, как будто хотела его обнять. В