"Эмилио Карло Гадда. Театр " - читать интересную книгу автора

Эмилио Карло Гадда.

Театр


OCR: Phiper
Перевод с итальянского и вступление Н. СТАВРОВСКОЙ

Творчество Карло Эмилио Гадды - "великана Гадды" (Ф.Феллини),
"несравненного Гад-ды" (И.Кальвино) - практически незнакомо российскому
читателю. Причиной тому исключительная сложность встающих перед переводчиком
задач. Гадда выработал литературную манеру, названную критикой
"плюрилингвизмом". Впрочем, это лишь самое известное из множества
определений; так, крупнейший литературовед Джанфранко Контини отнес Гадду к
макароническим авторам и охарактеризовал его стиль как
"экспрессионистический маньеризм". Суть его манеры - в сплетении в единую
словесную ткань архаизмов, латинизмов, диалектальных речений (порой это
контаминация различных диалектов), неологизмов, научных терминов,
жаргонизмов, слов из других языков и прочая, и прочая, не говоря уж о
симбиозе просторечия с высоким штилем... Но с точки зрения Гадды, его
литературные пастиши - адекватный способ отображения на бумаге того
гротескного пастйша, каковым видится ему мир - сумбурный, иррациональный,
барочный. Соответственно, в его новеллах, романах без толку искать четко
выстроенную интригу, каждое из его произведений - даже "детектив"
"Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана" - представляет собой
череду импрессионистических зарисовок (порою Гадда их публиковал отдельно,
как рассказы) - чаще сатирических, карикатурных, иногда окрашенных лиризмом;
автор ухватывается за малейший повод растечься мыслью и словом по древу
повествования, причем детали зачастую разрастаются настолько, что заслоняют
саму картину. Рассказ "Театр" - образчик такой зарисовки, относительно
"простой", пока лишь с некоторыми намеками на "плюрилингвизм"; это одна из
первых проб пера Гадды, каковой, впрочем, уже присущи такие константы его
стиля, как прихотливый - не в ущерб динамике и экспрессивности
повествования - синтаксис и длинные ряды перечислений.


Меня накрыла тьма.
Не различить было ни Джузеппины, ни четы Бьяссонни, ни супругов
Пиц-цигони, ни даже такого важного лица, как Пешателли.
Сердце мое припустило. Я стал разбираться, что же происходит, и тут
возникли скалы, по которым пробегала дрожь; они то раздувались, точно парус
из муара, то сникали, будто воцарился штиль. Над скалами - несколько метров
небосвода на заре с приличествующим такому случаю сапфиром, сбоку вследствие
починки чуть позеленевшим.
Из-за утесов показались, вызвав всеобщий интерес, упитанный субъект и
пышная особа, телеса которой сдерживались крепкою обшивкой, сплошь усыпанной
стеклом.
В воздухе запахло застарелой неприязнью.
В самом деле, каждый стал отчитывать другого за дурное поведение: она,
с глазами экс-гадюки, издавала жавороночьи трели, он свирепо бормотал