"Паулина Гейдж. Искушение фараона " - читать интересную книгу автора

обычно не делал, - а Египет многие хентис подавал пример остальному миру во
всем, что касается моды, управления страной, законов дипломатии! Мои слуги -
чистокровные египтяне, мою семью охраняют египетские воины, а не грязные
наемники-чужеземцы! И мой дом - это святое убежище для египтянина!
- Твой дом - настоящий мавзолей, - холодно ответила тогда Нубнофрет,
ничуть не обескураженная тем, что ее супруг внезапно вышел из себя. - И я не
желаю, чтобы меня называли женой Хаэмуаса-мумии. На знатных иностранцев мы
производим весьма странное впечатление. - Она подтянула повыше платье на
широком плече, поправила на шее массивное золотое украшение с желтыми
эмалевыми цветами.
- А я не желаю идти на поводу у того скопища разношерстного сброда, в
которое ныне превратился Египет! - отрезал Хаэмуас - Нубнофрет, ты только
взгляни на себя! Ты - урожденная царевна чистейших кровей, а ходишь
разряженная в иноземные одежды! Ты напоминаешь мне эти отвратительные цветы,
маки, которые все так жаждут посадить у себя в саду только потому, что их
завезли из Сирии! А что за цвет! Пурпур! Просто возмутительно!
- Я буду одеваться как мне нравится. Кто-то же должен соблюдать этикет.
И пока ты не напомнил мне, что мы принадлежим к царскому роду и должны
стоять выше всей этой мелкой возни, позволь заметить тебе, что развлекать
жен хеттов, сирийцев и ливанцев приходится мне, пока ты обсуждаешь дела с их
мужьями. Египет - мировая держава, а не какое-то провинциальное захолустье.
И жены этих вельмож, уходя из моего дома, прекрасно понимают, что в твоем
лице они столкнулись с силой, с которой вынуждены считаться.
- Они и так это прекрасно знают, - парировал Хаэмуас, уже начиная
успокаиваться. - И они способны на верные поступки только в том случае, если
я неустанно стою у них над душой.
- А ты способен на поступки только благодаря моим непрестанным усилиям.
Последнее слово, как всегда, осталось за Нубнофрет. И она выплыла из
комнаты, с царским достоинством покачивая роскошными бедрами, высоко неся
великолепную грудь, а Хаэмуас остался в полном замешательстве, слушая, как
шуршат складки ее наряда и стучат по полу золоченые сандалии. И теперь,
выходя из полумрака большого зала и поворачивая направо, туда, где
начинались его личные покои, Хаэмуас размышлял о том, что его жена -
ужасная, самая упрямая из женщин, которых ему доводилось встречать в жизни,
и что она любит его. Она дала свое молчаливое согласие на украшение зала для
приемов в его вкусе, но с лихвой отыгралась на убранстве всего остального
дома, и иногда Хаэмуасу казалось, что он живет в лавке торговца. Украшения,
безделушки и совершенно уж странные диковины неизвестного предназначения
наводняли комнаты; конечно же, все было расставлено со вкусом, ведь
Нубнофрет воспитывалась в одном из лучших домов Египта, но Хаэмуасу они
просто не давали вздохнуть, ведь сам он ценил в доме прежде всего тишину и
свободное пространство, лишь кое-где украшенное дорогостоящими и ценными
творениями прошлого.
И лишь до его личных покоев жене добраться не удалось. У него в комнате
царил особый, им самим созданный беспорядок, хотя в примыкавшей к ней
библиотеке рукописей и свитков стараниями Пенбу все было строго расставлено
по местам. Именно библиотека и была убежищем Хаэмуаса, где он восстанавливал
душевное спокойствие.
Миновав закрытые двери опочивальни, у которых дремал на низком
стульчике слуга, Хаэмуас прошел к себе в кабинет. Внутри великолепные лампы