"Дмитрий Гайдук. День победы (Растаманские народные сказки)" - читать интересную книгу автора

сраную газовую камеру.
Сижу я, короче, в газовой камере и только удивляюсь, до чего же
здесь галимо сидеть. Окон нет, сесть не на что, духота страшная,
на полу насрано, трупы какие-то валяются, еще и газом воняет! Во,
думаю, суки ебаные фашисты! Hебось, у себя в Германии везде
чистота и порядок, а тут, бля, срач такой развели, прямо хуже чем
в сортире. И вдруг слышу: Браток! А нет ли у тебя планцюжка хотя
бы на пяточку?
Я говорю: конечно, есть. Потому что у меня был тогда пакаван
целый, корабля на три. А они говорят: нам столько не надо, нам
чисто на пару хапок. Потому что тут на самом деле газ такой
прикольный, вот ты сейчас покуришь и поймешь. Короче, хапнули мы с
ними по пару раз, и я только смотрю - ох, ни хуя ж себе! Вот это,
бля, приход! Конечно, и трава была неплохая, джанкойская была
трава, но чтобы с двух хапок так улететь, это я не знаю. Это надо
чистый гашиш курить, наверное, чтобы с двух хапок так улететь.
Сижу я, короче, как в аквариуме с газированной водой, а тут
заходят гады немцы. Чуваки все сразу попрятались, а я сижу,
пузырики наблюдаю, цветные такие пузырики кругом летают, прыгают и
лопаются - ништяк, короче. А тут заходят гады немцы и говорят: у,
сука! Еще живой! Я им говорю: сами вы суки подзаборные, галимый вы
народ, короче. Это ж надо так по жизни ни в что не врубаться!
Заходят, бляди, сапогами тут стучат, матюкаются... Ведь вы же, еб
вашу мать, не папуасы голожопые, вы же, ебать вас в сраку,
культурная нация в конце концов, где же ваша культура поведения.
Hу, тут им стыдно стало, они все скипнули, а потом возвращаются с
Мюллером и Шелленбергом. Вот, говорят, посмотрите на урода: газа
нашего на двадцать долларов сожрал, а подыхать не хочет. Еще и
культурной нацией обзывает. Мюллер сразу же отдает приказ:
расстрелять! А Шелленберг ему говорит: обожди, партайгеноссе.
Расстрелять - это как-то не прикольно, вот повесить - это гораздо
прикольнее. Тут я говорю: вот уж, не пойму, в чем тут прикол.
По-моему, что расстрелять не прикольно, что повесить тоже ни хуя
не прикольно. А они говорят: а тебя вобще никто не спрашивает. Я
говорю: вот и напрасно. Потому что надо было бы спросить. Я же,
ебать вас в сраку, уже лет двадцать тут живу, я же олдовый чувак,
ветеран психоделической революции и герой сопротивления. А они
говорят: нам по хуй, мы фашисты. А я говорю: нет, вы ни хуя не
фашисты. Вы инвалиды на голову. Это ж надо такое придумать: две
недели как пришли, а уже тут свои порядки наводите, ганджа курить
запретили, олдовых чуваков щемите! А ну, говорю, валите на хуй в
свою ебаную Германию! А они говорят: сейчас, сейчас. Уже
разогнались, говорят. И смеются. И затворами щелкают, противно
так, некайфово как-то щелкают. Эх, думаю, еб твою мать... Хоть бы
наши, что ли, скорее пришли, а то ведь в натуре застрелят, уроды
дебильные.
А тут как раз наши идут, человек десять. Подходят и говорят:
эй, гады немцы! А это еще что за хуйня? Тут немцы начинают
скулить: а хули он первый матюкается? Он же нас первый на хуй
послал, он же неправ, в натуре. А наши говорят: пацаны, только не