"Марк Лазаревич Галлай. Встречи на аэродромах " - читать интересную книгу автора

печати, когда со страниц журналов на нас то и дело стали смотреть его
портреты, когда в любом собрании фраза "Слово предоставляется Юрию
Александровичу Гарнаеву" встречалась дружными аплодисментами, многие люди,
узнавшие его лишь в это время, искренне считали, что он "счастливчик",
человек, которому в жизни сильно повезло.
Что ж, вообще говоря, можно с этим и согласиться. Каждый
летчик-испытатель считает, что ему повезло.
Но свое везение Гарнаев сделал себе сам. Сделал собственными руками,
вопреки многим и многим, весьма неблагоприятным для этого обстоятельствам.
Достаточно напомнить, что по разным (одинаково неуважительным) причинам
дважды в своей жизни он был вынужден оставлять летную работу и с немалым
трудом доказывать свое право вновь вернуться к ней.
Особенно тяжело дался Гарнаеву второй из этих вынужденных перерывов, о
котором мне уже доводилось писать.
В чью-то инициативную голову пришла идея "проверить" личный состав
наших летчиков-испытателей: насколько, так сказать, надежны руки, которым
доверены многомиллионные опытные и экспериментальные самолеты. Инициативная
голова нашла себе влиятельных союзников, и проверка развернулась полным
ходом. И не то, конечно, плохо, что такая проверка была затеяна, а то, как
она проводилась.
К сожалению, основным ее критерием послужили не живые дела
"проверяемых", а прежде всего их анкеты. Нет надобности перечислять номера
всех анкетных пунктов, по которым шло разделение на "чистых" и "нечистых".
Увы, последних в нашем коллективе оказалось числом поболее, чем первых, так
что кадры испытателей были признаны недопустимо "засоренными". И, как
нетрудно догадаться, среди преданных остракизму оказался и Гарнаев: на фоне
завидной безупречности всех прочих пунктов анкеты пункт: "Привлекался ли
ранее..." - выглядел у него существенно подпорченным.
У Гарнаева изъяли пропуск на аэродром. Только из-за ограды он мог
видеть, как взлетают, уходят в зону испытаний, возвращаются, заходят на
посадку те самые самолеты, теплые штурвалы которых всего несколько дней
назад дрожали в его руках. Отрываться во второй раз от любимого дела
оказалось едва ли не тяжелее, чем в первый. Хотелось закрыть глаза,
скрыться, уехать прочь, не видеть всего, что приходится с кровью отдирать от
своего сердца!
Но сердце сердцем, а слушать его биение без контроля со стороны разума
и воли нельзя. Это Гарнаев понимал отлично. Понимал, а потому... принял
предложенную ему должность заведующего институтским клубом.
Целый год ежедневно приходил он на службу в расположенное тут же, у
самой ограды аэродрома, здание клуба. Составлял репертуар киносеансов,
организовывал самодеятельность, следил за своевременным обновлением плакатов
и лозунгов - словом, делал все, что положено добропорядочному завклубом.
Делал аккуратно, старательно, я сказал бы даже - с душой, если бы его душа
прочно не осталась по ту сторону ограды, на аэродроме (благо ей, как
субстанции нематериальной, пропуска для этого не требовалось).
Это было, конечно, настоящее самоистязание. Но в конце концов оно себя
оправдало. Прошла та смутная пора, и Гарнаева вернули за штурвал.
Правда, не сразу за штурвал.
В качестве своеобразной (мы сейчас увидим, что весьма своеобразной)
ступени к этому Юрию Александровичу пришлось заняться испытаниями