"Ульяна Гамаюн. Безмолвная жизнь со старым ботинком" - читать интересную книгу автора

Варфоломеевские ночи. Алчные взгляды скользили мимо него. Троянская война
вспыхнула по другой причине. Он был безнадежно ничей.
Весть о старухином самочинном водворении вмиг разнеслась по городку,
всколыхнув раскисшую в сиесте общественность. Заспанные, с ниточками и
былинками в нечесаных волосах, с мягким гулом рассыпанных яблок,
выкатывались люди на улицу. Возбужденно хлопали двери, зябко вздрагивали за
тюлевыми занавесками цветочные горшки. Скользнув меж желтых сыпучих скал,
пламенистая толпа бухнулась в песок и затаилась под дверьми хижины. Мы тоже
затаились в сухой траве, под старой узловатой сосенкой (Дюк жует былинку;
Карасик ерзает, звонкими щелбанами стряхивая муравьев; я смотрю и
запоминаю).
Насупив свои осенние облетевшие брови, вперед выступила тетка Шура. Ее
лицо было бы бесстрастным, как у древнегреческой статуи, если бы не
чрезвычайно подвижный лоб - выражатель всех ее чувств. Белая, похожая на
шутовской колпак косынка, о которой Дюк говорил, что она как-то связана с
вечно открытым тетки-Шуриным ртом, и обгоревший на солнце орлиный нос никак
не вязались с ее решительным видом. Воинственно расставив кряжистые ноги,
она протянула руку к двери и требовательно постучала. Ни звука в ответ.
Беспомощно колыхнулись, точно вздохнули, за ее спиной шляпы-канотье и
расписные платочки: что они могут? Они и пришли сюда, как безумные дети
Брейгеля Старшего - держа друг дружку за подол.
Тетка Шура и бровью не повела; только совсем не по-женски заиграли на
ее выдубленном лице желваки. Она постучала еще раз, настойчивее. Если первый
стук, при всей своей нарочитой суровости, ничего, кроме удара костяшек
пальцев о дерево, не означал, то второй уже требовательно надсаживался: "Мы
здесь, под дверью! Стоим и ждем!" Но снова ни звука. Отвыкшие от
неповиновения тетки Шурины щеки пошли бурыми пятнами. Она навалилась на
дверь, подергала ручку - заперто.
- Ну ладно же ж! - сощурилась она, круто развернулась и, цедя
проклятия, развинченной походкой пьяного штурмана зашагала в сторону
поселка.
Толпа, заметая собственные следы, бездомной дворняжкой потрусила
следом.
Исступление дебелой дамы можно понять: стоило только клочку земли, с
трепетом и любовью ею возделываемому, раскудрявиться горошком и запунцоветь
мясистыми, носатыми помидорами, как южные ливни смывали этот островок
благоденствия с горного склона, словно копоть с разбитных окошек
третьесортной забегаловки. Постояв над грязным месивом, в котором ничто даже
отдаленно не напоминало кокетливо цветущий огородик, она с норовливым
упрямством навозного жука принималась буравить почву, чтобы через
месяц-другой обнаружить ту же картину. Борьба со стихией стала средоточием
ее жизни; она вцепилась в свой осколок рая на местном Парнасе мертвой
хваткой; ливни топили ее, гора брезгливо стряхивала, но тетка Шура, этот
отчаянный клоп на манишке, отступать не собиралась. Вот почему тростниковая
хижина - клочок ничейной, но все же земли, захваченной наглой бродяжкой, -
поразила ее до глубины души. Ее закаленное дождями сердце до краев налилось
обидой. С пляжа эта неугомонная женщина направилась прямиком к мэру.
Максим Михайлович Илюшин, в простонародье Илюша, был не из того разряда
людей, которых можно всерьез назвать городскими властями. Он был похож на
кукушонка. Участие в выборах было самой большой в его жизни ошибкой.