"Валерий Николаевич Ганичев. Росс непобедимый (Исторические повествования) " - читать интересную книгу автора

императоров византийских сокрушив, и стали султаны эти земли в крови
топить. Посему они и запустели.
Императрица озадаченно и недоверчиво слушала. Историю этого края она
не знала и, посмотрев на карту с ее южными пространствами, подумала:
"Боже, какая необъятная страна. И я должна ею повелевать так, чтобы все
видели мою заботу о ее могуществе и благе. Иначе гибель или забвение".
Резко повернулась и решительно сказала:
- Надо злодеяния пресечь, защитить невинных, а на оные пустые земли
селить всех, кто их расцвету способствовать будет.
Согласно закивал академик:
- Да, матушка, России не пристало умаливать злодеев. Еще Великий Петр
решил христианам Черное море возвратить. Но его славные победы,
совершенные на Балтике и под Полтавой, в Азове или на Пруте, не
повторялись. Остались под ярмом нехристей и земли и люди, и стон их слышен
до Петербурга.
Блеснув державно очами, императрица, как бы утверждая указ, твердо
сказала:
- Придет их черед, наступит день вызволения.
А про себя подумала: "Найдутся ли силы, средства и полководцы, чтобы
одолеть столь же великую, как Россия, Порту?"
Академик разгорячился, виделись ему светоносные деяния Петра.
- Великая государыня. Предстоит России под твоей десницей столь же
славный подвиг совершить, как при Петре. Оный "строитель, плаватель, в
полях, в морях герой" возвел Санкт-Петербург - окно, через которое Россия
смотрит в Европу, как о том говорил итальянец Альгаротти в "Письмах о
России". Но негоже светлице с одним окном быть, а наши русские избы все с
окном на полудень построены. И оное сотворить надобно да уберечь от
погибели южных россиян и малороссиян да родственные нам души других
стонущих. И не война надобна, а вольность народов этих.
Ломоносов резко взмахнул, как бы рубя топором. И громко прочитал:

Весь свет чудовища страшится.
Един лишь смело устремиться
Российский может Геркулес.
Един сто острых жал притупит...
Един на сто голов наступит,
Восставит вольность многих стран!

Однако императрица к речениям поэта уже была невнимательна. Она не
любила эти проявления возвышенных поэтических восторгов, чувствуя за ними
время "Великой Елисавет", которой ей потихонечку тыкали в глаза. Решила
прощаться, почти три часа побыла, а в ответ на заверения академика в
усердном служении ей и России даже прослезилась, пропустив вызов в
печальных и гордых его словах: "Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и
знаю, что обо мне дети отечества пожалеют". Пригласила к себе "откушать
хлеба-соли".
- Щи у меня будут такие же горячие, какими потчевала нас ваша
хозяйка.
Перекрестившись усердно, взглянула на портрет Петра и подумала: "Не
забыть бы: полуденное окно в Европу..."