"Север Гансовский. Человек, который сделал Балтийское море (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Но ничего нет ни рядом, ни в отдалении. Живая, движущаяся животная
жизнь кажется исключением здесь, среди снега и воды. Трудно помыслить, что
эта бесплодная почва способна создавать и прокармливать существа с горячей
кровью, упругой плотью. Правда, мужчина видит под линией горизонта
несколько темных точек. Но это волки, тоже охотники. Рослые и
широкомордые, они уже несколько дней не отстают, преследуют двоих, ожидая,
пока те ослабеют. А двое без пищи уже давно, их движения все неуверенней,
их шаги шатки.
Вот они подошли совсем близко. Женщина с коротким вздохом сбрасывает
со спины сверток, садится на него. Мужчина опускается на корточки. Женщине
хочется есть и хочется кислого, она обламывает черную веточку с куста,
пробует пенный, желтый, жгуче-горький сок, роняет, срывает перышко
голубого мха, опять пробует. Она вся здесь, и теперь ее мысли и чувства
конкретней, непосредственней, чем у мужчины, который в эти минуты отдыха
рассматривает рисунок, грубо вырезанный на рукояти топора, поворачивая его
так и этак с бережной осторожностью, даже странной для его больших
заскорузлых кистей. Он вспоминает прошлое и, поглядывая на дальний
горизонт, на гряду холмов, прикидывает будущее.
Люди! Почти такие же, как мы, только сто столетий назад. Одинаково с
нами способные научиться чтению и письму, понять или хотя бы ненадолго для
экзамена запомнить формулы химии и математики, примениться к
цивилизованному бытию.
Наши родственники в самом прямом смысле. Население Европы того
времени составляет едва ли десяток тысяч человек, а это значит, учитывая
множество пересекшихся родов, что каждая человеческая пара той эпохи дала
частицы своей крови миллиону или двум наших современников.
Поменьше пятисот поколений отделяет нас от задумавшегося мужчины. Как
интересно было бы выстроить во времени шеренгу двадцатилетних отцов (всего
лишь пехотный батальон по числу), молодых, у которых еще целая жизнь
впереди и глаза светятся!
Вот он первый, ближайший к нам, в солдатской гимнастерке Великой
Отечественной войны. Он пригнулся с друзьями в окопе, нервно, быстро
докуривает махорочного бычка, бросает вскипевший, трещащий огонек на
влажную землю и по привычке раздавливает, прикрутив подошвой тяжелого
сапога. Сейчас атака. Ну конечно, он останется жив - ведь ему еще
встретиться с нашей будущей матерью и в мгновение нежности, страсти,
оглушающе стучащего сердца зачать нас.
За ним - отец - пролетарий начала 20-х годов. И следующий уже
выглядывает из шеренги, в косоворотке фабричной бумазеи навыпуск, под
ремень, темных брюках, заправленных в сапоги, в картузе - рабочий в
1900-м.
Через одного задумался парень в холщовой рубахе и лаптях - скоро волю
дадут от барина. А дальше через одного примеривает французскую кирасу воин
1812 года - только восемь поколений от нашего.
Шеренга стоит. Все крестьяне, крестьяне, отцы, отцы, и во многих пока
еще угадываются черты того солдата, который в окопе принял от товарища
остаток махорочной скрутки. Что ж они сделали для сегодняшнего дня, эти
парни, кроме того что произвели на свет нас?
Тот, которого привезли в Москву с Дона, с Украины?..
Тот, который несколькими поколениями раньше бежал на Дон от