"Север Гансовский. Черный камень (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

всяких комиссиях. Участник трех всесоюзных выставок, про республиканские
не говорю. Была уже и персональная - рецензенты писали, что <молодой
художник тонко чувствует красоту родной природы>. Несколько нас таких
было, расторопных, <перспективных>. Всегда в делах, в заказах. Где-нибудь
встретимся случайно, только и разговора, что один перед другим хвастать.
Ты из Японии вернулся, а я в Австралию собираюсь. У тебя три договора, у
меня пять. И еще тема была, в каких ресторанчиках на Монмартре лучше
кормят. Про собор Парижской богоматери даже неловко считалось - это для
<чайников>, кто раз в жизни вырвался.
И вот в один прекрасный день я, такой, как вам описал, решаю, что не
худо бы мне расширить номенклатуру своих изделий. А то кругом коситься
начинают - что, мол, все себя повторяешь. До сих пор были просторы
равнинные, российские с березками, почему не попробовать хотя бы горные?
Сказано - сделано, беру творческую командировку в Алма-Ату. Такси,
стремительный Ту разбегается по бетонной дорожке, удобное кресло, на
откидном столике запотевшая бутылка холодного пива и снова ровный бетон.
Посадка. Сами знаете, как одолеваются сейчас тысячи километров. Денек
погулял по городу, на второй - в республиканское отделение союза.
Художники - народ компанейский, и раз уж мне нужен простор,
рекомендуют одинокий, принадлежащий Художественному фонду домик-сторожку
на отроге Ишты-Алатау. Тут же в разговор вмешивается случайно забежавший в
комнату веселый, скуластый маэстро - он как раз собирался ехать на своей
машине в том направлении. Сразу все сделалось быстро и удобно. Дома у
скульптора (маэстро оказался скульптором) обедаем по-раннему, в большом
гастрономе набиваем багажник продуктами, у гостиницы кидаем на заднее
сиденье мои веши. Кончаются белые городские кварталы, по сторонам назад
убегают горы, поросшие лесом, их сменяют пологие холмы с кустарником,
потом ровные плоскогорья и глинобитные белые поселочки. Во всем своя
красота, подчеркнутая быстрым движением, все откатывается, исчезает, не
успевая надоесть, утомить. Дома, в Москве, у меня тоже машина, поэтому
рядом со скульптором я не чувствую себя случайным незаконным пассажиром,
при всем своем демократизме понимая, что мы оба принадлежим к тем
представителям человечества, кому в силу таланта, энергии самой судьбой
предназначено из мирового ресурса стравить каучука в протекторах
автомобилей, сжечь бензина в цилиндрах больше, чем обыкновенным людям.
Через три часа еще раз обедаем в городке у подножия высоких диких
гор, заезжаем к другу скульптора, председателю колхоза. Тот мгновенно
организует верховых лошадей, мальчишку-проводника. Алма-атинский
благодетель хочет лично взглянуть, как я устроюсь, провожает до места.
Поставленная еще в конце прошлого века сторожка - это двухкомнатный
каменный домик, оштукатуренный изнутри, с зарешеченными окнами. Заботливый
Худфонд пожертвовал сюда печку-буржуйку, старинную медную кастрюлю с
длинной ручкой. Тут же стол, шкаф, стулья и койка. В долине просторно, над
головой масса неба, с трех сторон зеленые склоны хребта, с четвертой бойко
прыгает между гранитными глыбами чистенькая, звонкая речушка Ишта.
Обнялся со скульптором, побросал на полки в шкафу вермишель, тушенку,
растворимый кофе. Установил прямо у дома свой этюдник, надавил на палитру
побольше зеленой и голубой.
И вот однажды поздним вечером - кстати, конец июля был - сижу,
наработавшийся, на воздухе. В задней комнате сторожки уже десятка полтора