"Север Гансовский. Мечта (Авт.сб. "Три шага к опасности")" - читать интересную книгу автора

та грань, в которой физиология делается социальной. Однако именно это и
есть Человек. Здесь и лежит то, что нас больше всего интересует: талант,
чувство, воля, энтузиазм, те случаи удивительного общественного
вдохновения, которые нам всем известны... Короче говоря, по-моему, будущее
науки не только в том, о чем пока шла речь. Не одна лишь "индустриализация
науки" и "онаучивание индустрии". Все это чрезвычайно важно, но это не
все. Я уверен, что вторая половина двадцатого века станет эпохой
очеловеченья науки. Вот. Точное знание приобретет человечный характер,
избавится от равнодушия к морали и станет гуманным по своей природе.
Наступило молчание. Техник поднял голову и спросил:
- А как оно к этому придет?
- Не знаю, - сказал Медик. - В том-то и вопрос. Пока наука оперирует
только отношениями количества. Но сможет ли она с одним лишь этим ключом
проникнуть в области духовного? Нет. Ей придется как бы превзойти себя.
Взять на вооружение что-то новое. Но что?
Тут в первый раз вступил в разговор Строитель:
- Такой ключ уже есть. Наука может превзойти себя и получить новое
качество.
- Как? - спросил Биолог.
Строитель помедлил. У него были блестящие глаза и быстрые легкие
движения.
- Я хотел бы, чтоб вы послушали одну историю. Она имеет прямое
отношение к тому, о чем мы говорим. Об удивительных возможностях
человека... Здесь многое может показаться вымыслом, но все действительно
так и было. Эта история начинается в столице польского государства, в
Варшаве, больше двадцати лет назад - в трагическом для польского народа
1939 году... Собственно говоря, это рассказ о человеке, который мог
летать.
...Прежде чем звонок кончил звонить, Стась с облегчением сказал себе,
что это не дверной звонок, а только будильник. Он вздохнул и засмеялся.
Нет, это не отец с экономкой вернулись с дачи в Древниц. Никто не придет
ни сегодня, ни завтра. Он один в доме.
Вскочив с постели, он с удовольствием оглядел свою комнату: занавеску
на окне, уже нагретый солнцем подоконник, где в беспорядке валялись листы
гербария, книжный шкаф с Сенкевичем, выцветшие обои десятилетней давности,
на которых ему было известно каждое пятнышко. Он один в квартире - и
здесь, и в столовой, и в гостиной, и во всех комнатах вплоть до кабинета
отца.
Никто не придет. Он наедине с тем удивительным и новым, что вошло в его
жизнь.
Стасю исполнилось семнадцать, и он в это лето впервые выпросил
разрешение остаться одному в доме и в городе. Отец, старый молчаливый
нотариус, неохотно согласился, и для юноши настали дни блаженства.
Июнь, июль, август плыли над Варшавой жаркие, сухие, пыльные. Вечерами
в нагретом душном воздухе солнце садилось за крышами медно-красное. На
центральные улицы высыпали вернувшиеся с курортов загорелые до черноты
дамы, всюду было оживленно.
Много говорили о войне, но в газетах одна партия обвиняла другую.
Любовцы, "Фаланга", национальная партия - во всем этом трудно было
разобраться. Стась тоже пережил вспышку крикливого официального