"Александр Гаррос, Алексей Евдокимов. [Голово]ломка " - читать интересную книгу автора

отягчающими обстоятельствами в особо извращенной форме). Купил музыкальный
центр "филипс", полсотни си-ди, тостер "айва", синий костюм, три пары
джинсов и авангардистский журнальный столик из стекла, оправленного в
автомобильное крыло. Выпил около сотни литров крепких алкогольных напитков.
Трахнул случайную знакомую по ночному клубу и отымел младшую сотрудницу
отдела учета с третьего этажа, а с верстальщицей дизайнерского бюро,
разработавшего серию экспрессивных логотипов для нашей рекламной кампании,
вступил в то, что по-русски именуется унылым и шипучим, как аспирин "упса",
словом "отношения" (английское relationships звучит не краше). Застрелил,
взорвал, расчленил, пригвоздил, спалил, утопил, уменьшил и расплющил,
увеличил и лопнул, заморозил и расколол, забил голыми руками и обутыми в
армейские ботинки ногами несколько десятков тысяч злобных, рогатых,
бородавчатых, шипастых, слизистых, зубастых, мохнатых, многоногих и
членисторуких монстров из разных пластов 3D-реальности...У поклонников
ведической медицины существует специальное понятие самого вредного для
здоровья духа и телес состояния сознания. Оно именуется "спящим". Это когда
жизнь твоя обретает стабильную инерцию и начисто утрачивает ускорение.
Каждый день ты безмысленно и бессмысленно проделываешь необходимый и
достаточный набор клонированных, повторяемых, идентичных действий. И ничего
не чувствуешь по этому поводу. Мне не грозило увольнение. Мне не светило
повышение. У меня не росла и не уменьшалась зарплата. Я не мог сдохнуть с
голоду и не надеялся сорвать куш. Другие давно перестали числить меня в
многообещающих и рассматривать как объект перспективных инвестиций - и я
давно перстал из-за этого комплексовать. Я был здоров и готовился прожить
еще долго. Лет, может быть, сорок. Я точно знал, что за эти годы ничего не
изменится...Мне было одиннадцать. Мы с родителями летом жили у деда в
поселке под Могилевом. Там было тихо, солнечно, скучно. Каждый день,
позавтракав рубленной зеленью в кислом молке, я выходил из двухэтажного
деревянного дедова дома и по пустой прогретой улочке шел в магазинчик двумя
перекрестками дальше. К тому времени я уже знал словосочетание "колониальная
лавка", но лишь много позже понял, что эта большая темная сплошь
заставленная комната с высоким потолком (полки, полки, полки громоздились во
всю высоту двух стен) была именно колониальной лавкой. С густым, плотным
духом, складывавшимся из запахов пыльной ткани, пыльной бумаги, пыльной
клеенки, просто пыли, чая, приправ, резины, конфет, сигарет и бог знает чего
еще. С безумным, невообразимым набором товаров и предметов. На первой
свободной от полок стене висел выцветший плакат с Диего Марадоной,
отбивающим мяч кудлатой головой. На второй - японский календарь с
непонятными иероглифами и небесно улыбающимимся девушками в минимизированных
купальниках, предмет моих детских эротических грез. А на одной из полок, за
спиной у мятой толстой продавщицы в вечной шали, в трехлитровой банке обитал
такой же толстый и мятый белый морской свин. Скаля большие желтые резцы,
свин всегда стоял в банке на задних лапах. Передние розовыми, удивительно
человекообразными ладошками упирались в стекло. Нос, тоже розовый, но с
черным пятном, шевелился. Свин делал вид, что ему хочется вырваться из банки
и убежать. Но все, включая его самого, наверняка знали, что это вовсе не
так. Продавщица кормила его яблоками и иногда орешками. Однажды в лавке я
застал двух туземцев в высоких, выше колен, рыбацких ботфортах и ветровках
цвета мокрого брезента. От туземцев пахло луком, водкой и навозом. Туземцы
разглядывали поплавки и леску. - Эх, японскую бы, - сказал один. -