"Ромен Гари. Новеллы" - читать интересную книгу автора

проделал под ее недоверчивым взглядом, так что о мошенничестве не могло быть
и речи.
В то время детей еще не посвящали а тайны любви, и я был уверен, что
поступаю как принято. Впрочем, я и сегодня еще не убежден, что был не прав.
Ведь я старался как мог. И, наверное, именно этой восхитительной Мессалине я
обязан своим воспитанием чувств.
Самое грустное заключалось в том, что я ничем не мог ее удивить. Едва я
покончил с маргаритками и улитками, как она проговорила задумчиво:
- Жан-Пьер съел для меня пятьдесят мух и остановился только потому, что
мама позвала его к чаю.
Я содрогнулся.
Я чувствовал, что готов съесть для Валентины - именно так ее звали -
пятьдесят мух, но я не мог вынести мысли, что, стоит мне отвернуться, как
она обманывает меня с моим лучшим другом. Однако я проглотил и это. Я
начинал привыкать.
- Можно, я поцелую тебя?
- Ладно. Но не слюнявь мне щеку, я этого не люблю.
Я поцеловал ее, стараясь не слюнявить щеку. Мы стали на колени за
кустами, и я целовал ее еще и еще. А она крутила серсо вокруг пальца.
- Сколько уже?
- Восемьдесят семь. Можно поцеловать тебя тысячу раз?
- Ладно. Только поскорее. Это сколько - тысяча?
- Я не знаю. Можно, я тебя и в плечо поцелую?
- Ладно.
Я поцеловал ее и в плечо. Но все это было не то. Я чувствовал, что
должно быть еще что-то, мне неизвестное, но самое главное. Сердце у меня
отчаянно колотилось, я целовал ее в нос и волосы и чувствовал, что этого
недостаточно, что нужно что-то большее; наконец, потеряв голову от любви, я
сел в траву и снял ботинок.
- Я могу съесть его ради тебя, если хочешь.
Она положила серсо на землю и присела на корточки. Я заметил в ее
глазах огонек восхищения. Большего я не желал. Я взял перочинный ножик и
начал резать ботинок. Она глядела на меня.
- Ты будешь есть его сырым?
- Да.
Я проглотил кусок, за ним другой. Под ее восхищенным взглядом я
чувствовал себя настоящим мужчиной. Отрезав следующий кусок, я глубоко
вздохнул и проглотил его; я продолжал это занятие до тех пор, пока сзади не
раздался крик моей гувернантки и она не вырвала ботинок у меня из рук. Мне
было очень плохо в ту ночь, и, поскольку пришлось выкачивать содержимое
моего желудка, все доказательства моейлюбви, одно за другим, предстали перед
родительским взором.
Вот какими воспоминаниями я поделился с женой, сидя на террасе нашего
дома в Аризоне и глядя на скудный ландшафт пустыни, словно с приближением
шестого десятка я ощутил вдруг неодолимую потребность оживить в памяти
свежесть давно минувшей юности. Жена выслушала мой рассказ молча, но я
заметил на ее лице мечтательное выражение, показавшееся мне странным. С тех
пор она почему-то резко переменила отношение ко мне. Она почти со мной не
разговаривала. Быть может, я поступил нетактично, рассказав ей о своих
прошлых увлечениях, но на склоне дней, после тридцати лет совместной жизни,