"Ромен Гари. Жизнь впереди" - читать интересную книгу автора

продолжала реветь, но этот возраст не знает жалости. Со стен даже штукатурка
посыпалась, но не от рыданий мадам Розы, она просто отработала свое.
Волосы у мадам Розы были седые и вовсю выпадали, потому что тоже
отработали свое и не особенно держались за свое место. Она страсть как
боялась облысеть - это ужасно для женщины, у которой и так мало чего
осталось. Правда, задницы и грудей у нее хватило бы на пятерых, и, смотрясь
в зеркало, она широко улыбалась, словно старалась понравиться себе самой. По
воскресеньям она, вся расфуфыренная, в рыжем парике, отправлялась в сквер
Болье, где этакой щеголихой просиживала по нескольку часов. Красилась она по
многу раз на день, тут уж ничего не поделаешь. В парике и с краской на лице
сама она не так бросалась в глаза, а еще мадам Роза всегда расставляла в
квартире цветы, чтобы вокруг нее было покрасивей.
Успокоившись, мадам Роза затащила меня в уборную, где обозвала
заводилой и сказала, что заводил всегда наказывают тюрьмой. Еще она сказала,
что моей матери известны все мои проделки и если я хочу когда-нибудь быть с
ней, то должен вести чистую и праведную жизнь без детской преступности.
Уборная была крохотная, так что мадам Роза из-за своей ширины целиком там не
помещалась, и даже занятно было видеть столько много всего у такой одинокой
женщины. Думаю, внутри всего этого она чувствовала себя еще более одинокой.
Когда на кого-нибудь из нас переставали приходить чеки, мадам Роза не
выбрасывала виновника за порог. Так обстояло дело с Бананией - отец его был
неизвестен, и потому его не в чем было упрекнуть, а мать посылала немного
денег от случая к случаю. Мадам Роза крыла Бананию почем зря, но тому на это
было наплевать, потому как у него не было ничего, кроме своих трех лет да
улыбки. Думаю, самого Бананию мадам Роза еще отдала бы в Призрение, но уж
никак не его улыбку, а раз одно без другого существовать не могло, ей
пришлось сохранить обоих. А меня отрядили водить Бананию в африканские
общежития на улице Биссон, чтобы он видел черноту, - на этом мадам Роза
стояла твердо.
- Ему надо видеть черноту, иначе потом он к ней не привыкнет.
И вот я брал Бананию и вел его к соседям. Все ему были рады, потому что
у этих людей семьи остались в Африке, а один ребенок всегда наводит на мысль
о другом. Мадам Роза понятия не имела, кем был Банания, которого еще звали
Туре: малийцем, сенегальцем, гвинейцем или кем-нибудь еще, - его мать, перед
тем как уехать в дом терпеливости в Абиджан, боролась за жизнь на улице
Сен-Дени, а при таком ремесле поди-ка разберись. Мойше - тот тоже был очень
непостоянен по части платежа, но тут уж руки у мадам Розы были связаны,
потому что такие вещи, как Общественное призрение, промеж евреев не
делаются. На меня же в начале каждого месяца приходил чек на триста франков,
и я был неуязвим. Думаю, у Мойше-то мать была, да стыдилась: ее родители ни
о чем не подозревали, она была из хорошей семьи, и вдобавок Мойше родился
блондином с голубыми глазами и без ихнего приметного носа, а тут уж никуда
не денешься, стоит только на него посмотреть.
Мои железные три сотни в месяц внушали мадам Розе уважение. Мне шел
десятый год, у меня даже появились признаки созревания - для этих дел арабы
созревают раньше всех. Поэтому я знал, что мадам Розе я представляюсь чем-то
надежным и она хорошенько подумает, прежде чем спустить на меня собак. Так и
произошло тогда в уборной, когда мне было шесть лет. Вы скажете, я что-то
путаю с годами, но это не так: когда до этого дойдет, я объясню, как враз
постарел на четыре года.