"Роман Гари. Обещание на рассвете" - читать интересную книгу автора

немногих, кто остался верен "сказке кормилицы".
К сожалению, моя мать была не из тех женщин, что лелеют свою мечту в
одиночестве. Она тотчас же с пафосом оповещала о ней, трубила, разносила ее
повсюду, как правило сопровождая это лавой и пеплом.
Соседи не любили ее. Хотя у мелких буржуа Вильно и не было повода для
зависти, постоянные хождения этой иностранки туда-сюда с чемоданами и
картонками вызывали недоверие, и очень скоро о них стало известно польской
полиции, которая в ту пору была подозрительно настроена по отношению к
русским беженцам. Мою мать обвинили в хранении краденого. Ей ничего не
стоило разубедить клеветников, но стыд, обида и возмущение, как всегда,
привели се в ярость. Прорыдав несколько часов кряду среди разбросанных
шляп - дамские шляпки навсегда остались моей маленькой слабостью, - она
схватила меня за руку и, заявив, что "они не знают, с кем имеют дело",
потащила меня вон, на лестничную площадку. Затем последовала мучительная
сцена, которую я запомнил на всю жизнь.
Звоня и стуча в каждую дверь, она просила соседей выйти на лестничную
площадку. Обменявшись с ними взаимными оскорблениями - здесь мать всегда
одерживала верх, - она прижала меня к себе и, обращаясь к собравшимся,
заявила гордо и во всеуслышание - ее голос все еще звучит у меня в ушах:
- Грязные буржуазные твари! Вы не знаете, с кем имеете честь! Мой сын
станет французским посланником, кавалером ордена Почетного легиона, великим
актером драмы, Ибсеном, Габриеле Д'Аннунцио! Он...
Она запнулась, подыскивая самую верную характеристику наивысшей удачи в
жизни, надеясь сразить их наповал:
- Он будет одеваться по-лондонски!
Громкий смех "буржуазных тварей" до сих пор стоит у меня в ушах. Я
краснею даже сейчас, вспоминая его, вижу насмешливые, злобные и
презрительные лица - они не вызывают у меня отвращения: это обычные лица
людей. Может быть, для ясности стоит заметить, что сегодня я Генеральный
консул Франции, участник движения Сопротивления, кавалер ордена Почетного
легиона, и если я и не стал ни Ибсеном, ни Д'Аннунцио, то все же не грех
было попробовать.
И поверьте, одеваюсь по-лондонски. Я ненавижу английский крой, но у
меня нет выбора.
Думаю, никакое событие не сыграло такой решающей роли в моей жизни, как
этот раскат смеха на лестнице старого виленского дома номер 16 по улице
Большая Погулянка. Всем, чего я достиг, я обязан ему как в хорошем, так и в
плохом; этот смех стал частицей меня самого.
Прижав меня к себе, мать стояла посреди этого гвалта с высоко поднятой
головой, не испытывая ни неловкости, ни унижения. Она знала.
В свои без малого восемь лет я обладал обостренным чувством юмора,
ощущал всю нелепость ситуации, и этим я немало обязан своей матери. С годами
я постепенно научился, что называется, ронять брюки на глазах у всех, не
испытывая при этом ни малейшего стеснения. Это важный момент в воспитании
человека доброй воли. Я давно уже не боюсь показаться смешным; теперь-то я
знаю, что человек никогда не бывает смешон.
Но за те несколько минут, что мы стояли на лестнице, подвергаясь
насмешкам, поношению и оскорблениям, моя грудь превратилась в клетку, из
которой отчаянно рвался наружу охваченный стыдом и паникой зверь.
В то время во дворе нашего дома был дровяной склад, в глубине которого