"Николай Гарин. Оула " - читать интересную книгу автора

перед тем, что ее ждало впереди.

И действительно, Степан с каждой ступенькой погружался в тревожную
неизвестность, словно уходил под воду. Дышать становилось труднее. Заходило,
а потом и вовсе заметалось как в клетке сердце. Он и не знал, что оно такое
большое и громкое, такое вольнолюбивое. В висках металлически постукивало.

Этим подвалом пугали даже тех, кто никак вроде бы не мог заинтересовать
Органы, не мог попасть в их поле зрения. Все, что было связано с этим на вид
вполне нейтральным зданием, похожим на особнячок классического стиля или
что-то вроде заводоуправления, было покрыто страхом и таинственностью.
Подсознательно, глядя на "особняк" люди чувствовали неладное и переходили на
другую сторону улицы, хотя это не всегда было удобно и усложняло путь.
Глядели в темные, всегда зашторенные окна только издали, подходя же близко к
зданию, старались не смотреть в его сторону и быстрее проходили мимо этого
места. Что там происходило никто не знал, но отчетливо себе представлял,
читая о заговорах и диверсиях из газет, наблюдая, как тихо исчезали соседи,
друзья и знакомые. Все догадки связывали с этим зданием, с черными ЭМКами,
грузовичком-фургоном в виде мирной хлебовозки и, конечно, с шуршащей в
начале слова и, словно скрежет ключа в замке, в конце - фамилией Шурыгин.

Парадные двери "заводоуправления" были заколочены. Главным входом
являлся вход со двора, огороженного высоким, плотным забором. У въезда во
двор обязательный часовой в фуражке с синим околышем и с винтовкой.

Степан, конечно, многократно слышал про это печально известное здание и
его подвалы, но никогда не думал, не гадал, что когда-нибудь сам окажется
там. Он был глубоко убежден, что туда попадают только враги народа. Те, кто
никак не могут примириться с Советской Властью, исходят злобой и ненавистью
к первой во всем мире свободной стране. И со всем народом он искренне
радовался, когда красным чекистам удавалось схватить стальными ежовыми
рукавицами и раздавить проклятую гадину, изменников и шпионов, продавших
врагу Родину. Негодовал со всеми вместе, читая в газетах про прихвостней
запада, гидр империализма, сумевших войти в доверие аж на самом верху власти
и творить свое черное дело, сея в народе голод и разруху. Он, как и все до
хрипоты орал: "Смерть врагам народа, только смерть! Никаких обжалований,
никаких помилований! Расстрелять!"

И каждый раз, возвращаясь домой после митингов и собраний, Степан
ощущал себя просветленным, с надеждой в светлый завтрашний социализм. Но
Партия вновь находила и вскрывала гнойники на своем теле, раскрывала
заговоры, открыто показывая врагов, обличая их и спрашивая свой народ, как
поступить с теми, кто мешает расцвету страны, не пускает в светлое будущее.
И опять Степан негодовал на митингах, опять и опять требовал смерть тем,
кого Партия схватила за поганую руку, тянувшуюся к закромам Родины.

Врагов хватали. Увозили по ночам или в ранние утренние часы в ЭМКах или
"хлебовозках". Но чудес не происходило. А народ продолжал верить.

Степану не в чем было упрекнуть ни себя, ни тех, с кем приходилось