"Николай Гарин. Оула " - читать интересную книгу автора

...Снится мне пламень весенний и жаркий

Снится мне солнце и море, и ты...

..................................

Шипела игла. Пел Козин.

* * *

Железная дверь, многократно перекрашенная, с массивными навесами,
затворами и маленькой циферкой "восемь" на картонном ромбике, тяжело и
скрипуче открылась, словно разинулась пасть чудовища, обдав специфическим,
утробным запахом. В спину легонько подтолкнули, и Оула переступил порог,
вошел в эту "пасть". Дверь тут же лязгающе захлопнулась, заскрежетала,
заклацала запорами. Гулкие шаги охранников там, уже по другую сторону
несвободы, быстро удалялись, пока, еще раз позвенев замками наружной двери,
совсем не затихли. И все. И тишина. Ни малейшего звука.

Оула огляделся. Слева от него стоял узкий деревянный топчан с плоским,
тощим матрацем, на котором стопочкой - два тонких, серых одеяльца и столь же
бестелесной подушкой. Рядом с топчаном - табурет массивный, с обгрызенными
краями. Справа в углу, рядом с дверью, - рукомойник с пятнами ржавчины. Под
ним - ведро тоже ржавое и мятое. И все. Если не считать густо зарешеченного
проема над дверью, выходящего, естественно, в длинный и узкий коридор. Ни
стола, хотя роль стола, судя по всему, играл табурет, ни полок, ни тумбочки
и самое главное - не было окна. Пусть маленького и пусть всего в решетках,
но окна, в котором небо и солнце!

Оула сделал шаг назад и привалился затылком к холодному металлу двери.
Так он простоял несколько секунд, осматриваясь. От ведра несло человеческими
испражнениями и хлоркой. И то, и другое пахло резко, раздражая обоняние.
Оторвавшись от двери и подойдя к топчану, он тяжело и устало опустился на
него. Дверь со зловонным ведром несколько отдалились, но теперь слегка
затошнило от затхлой постели, особенно от одеял и подушки, когда он
попытался их разобрать и укрыться. "Ничего привыкну..." - Оула лег и стал
смотреть на лампочку, ровно и мертво светившую под самым потолком.

Вдруг он почувствовал, что ему наконец-то стало легко и спокойно. Оула
даже горько улыбнулся. Кажется, закончилась та неопределенность, которая
высосала, вымучила его, извела. Постоянный, каждодневный, каждоминутный
страх, перешедший в привычку вздрагивать и оборачиваться на громкий голос,
на скрип дверей, на любого нового человека. И ничего нельзя было поделать с
собой. Вокруг люди, а он один и не просто один, не просто чужой - ненужная,
неодушевленная вещь или предмет. Никто с ним не пытался заговорить. Никто им
не интересовался, кроме медсестер, которые его перебинтовывали, пока он в
этом нуждался. Теплые, воспоминания остались к Ст-и-е-пану: "Но где он
теперь?! Поменял работу, перевели на другое место или опять вернулся на
фронт? Да, война видимо все еще продолжается." Вчера он видел в окно, как