"Николай Гарин. Оула " - читать интересную книгу автора

Кашу, кружку с чаем, хлеб и ложку, как Оула и предполагал, поставили на
табурет. Наполнили водой рукомойник и закрыли дверь. Несмотря на
неприглядный вид еды, Оула торопливо съел и стал прислушиваться к коридорным
звукам.

Процессия раздатчиков еды возвращалась обратно, собирая посуду, грохоча
уже пустыми емкостями, чайниками, баками, от которых еще громче бухало,
лязгало и бренчало. Оула считал, сколько раз они открывали камеры и
разговаривали с их обитателями. Получилось одиннадцать. "Значит, - рассуждал
он, - нас всего двенадцать. И все кроме меня - русские, поскольку охрана не
разговаривала только со мной". Это открытие и не обрадовало Оула, но и не
огорчило. Отсчет камер по порядковым номерам велся справа от него. Стало
быть, после него еще четыре человека, если все сидят в "одиночках". Но
самих-то камер может быть и больше. Нет, все же стало как-то теплее на душе,
то ли оттого, что рядом с ним находятся еще люди, пусть неудачники, пусть
русские, но все же люди. То ли оттого, что он все же определился и теперь
был по-настоящему пленным.

Отгремев баками, пустой посудой, ключами и затворами, тюремщики
удалились. И вновь тишина - глухая, пустая. "Как в могиле", - подумал Оула и
вытянулся на топчане. Первый тюремный завтрак неприятно отрыгался прогорклым
подсолнечным маслом.

"Значит я не один, - вновь безрадостно и без сожаления подумал он. - Но
их-то за что?! Ведь свои же, русские! Ну да ладно, кто их знает этих
странных, воинственных людей". Оула повернулся на правый бок и стал
разглядывать стену, всю исписанную еле заметными словами и цифрами то
столбиком, то в строчку. Они были слегка процарапанные, а кое-где
выдавленные в толстом слое краски, нанесенной на стену с огромными потеками.
"Странно, - Оула продолжал вглядываться в поверхность стены. Он даже
потрогал рукой бугристые наплывы, - словно застывшие слезы!". Едва он так
подумал, как к горлу подступила горечь и комом застряла. Он собрал во рту
слюну и попытался проглотить ее, чтобы освободиться от кома, но от этого
лишь усилилось жжение и вдобавок запершило в носу, и мелко-мелко закололо в
глазах. Стена с наплывами и царапинами дрогнула, ожила, затрепетала. "Да-а,
здесь действительно плачут стены", - подумал Оула и крепко зажмурился. Одна
слеза, высвободившись из плена ресниц, сверкающей каплей кинулась вниз,
оставив мокрую дорожку до самого уха. Другая, медленно перекатилась через
переносицу и пробежала поперек щеки. Неглубоко вздохнув, Оула, как когда-то
в детстве, принялся тереть пальцами оба глаза.

Повернувшись на спину, вздохнул еще раз, но уже глубже. Лампочка под
самым потолком разглядывала его равнодушно, холодно. "Скольких же она
пленников повидала в этой камере? - без особого интереса рассуждал Оула. - И
главное - где они сейчас?! Может давно в земле, а может, оправданы, и живут
себе кто где?! А вдруг и меня оправдают? Вернее, разберутся по
справедливости и... выпустят. И куда я?! Как до дома доберусь?! А что, если
Финляндия уже в руках русских?! Вон сколько техники шло накануне, да и
раньше шли и шли танки, везли пушки и живую силу. Не считано!"