"Алекс Гарридо. Акамие. В сердце роза" - читать интересную книгу автора

охапка черных кудрей, перехваченная на затылке - каждый завиток как раз с
усунскую дымчатую виноградину, будто огромная гроздь перекатывалась у нее за
плечами, касаясь стянувшего талию желтого платка. Широкий его угол облегал
бедро плотно, как лепестки прилегают в бутоне, а из-под него разбегались
складки.
Она сновала туда-сюда, наклонялась, взмахивала руками, и белая рубашка
над платком то провисала, то натягивалась, обрисовывая подобные чашам груди,
упруго колыхавшиеся в своем, отдельном ритме.
И это было - красиво. Она была - красота.
Ростом мала, в талии тонка, с яркими черными глазами в тени печальных
ресниц, с живым румянцем на смуглых скулах.
И он смотрел и смотрел на нее, не помышляя о большем.
То и дело во двор заглядывали стражники, конюшие помоложе, а то и
повара, подходили к ней, заводили разговор, воровато озираясь. И,
наткнувшись взглядом на неподвижную фигуру в отдалении, спешили убраться
восвояси.
Девушка оглядывалась, но никого не замечала: он отступал в темноту
дверного проема, и она, ослепленная солнцем, не могла его увидеть.
А потом однажды он не спрятался, остался стоять, где стоял, и она
испугалась, согнулась, надломив тонкую талию, и с удвоенным усердием
принялась переворачивать и перекладывать подушки.
Он ушел.
На другой день он старался держаться в тени, показываясь лишь
самовольным ухажерам. Девушка знала, что он здесь, и не привечала их. Она и
так не больно-то их привечала. В царском дворце порядки строгие. Может, на
кого она и заглядывалась, да только тайный соглядатай этого не заметил. И
был рад.
Хотя что ему-то?
Смотреть только, как под ветром рубашка льнет и ластится к ногам, и
лепит ее тело, неустанно меняя очертания складок, будто подбирая узор ей к
лицу.
И он сел на пороге, прислонив голову к косяку. Юва уловила краем глаза
движение, потянулась - и отдернула взгляд, как пальцы от горячего.
И еще много дней он следил за нею из тени, так много дней, что
приблизилась осень, и стали выносить и распарывать набитые шерстью одеяла,
мыть, и сушить, и чесать шерсть, и снова наполнять ею огромные мешки, и
простегивать их замысловатыми узорами - прямо во дворе, под навесом.
Множество девушек сходилось теперь по утрам во двор, и мелькали смуглые ноги
под белыми подолами, и проворные руки переворачивали шерсть и переносили
одеяла, и мелькали вверх-вниз с блестящими иглами в пальцах. И, чтобы не
случилось недозволенного, пристально надзирали за этим двором евнухи,
прохаживаясь между разложенных одеял и перин, между сидящих, снующих, поющих
и смеющихся, вздорящих и злословящих девушек. И у каждой калитки, у каждой
двери встал страж, и были они между собой так же одинаковы, как одинаковы
были девушки, как одинаковы воробьи в стае, как одинаково все, чего много.
Но та, которую звали Юва, безошибочно узнавала его, потому что только
он один из всех не смелсмотреть ей в глаза. И он узнавал ее среди всех
раньше, чем успеет разглядеть, ведь сердце зорче глаз и безошибочней. И так
они едва касались друг друга взглядами, пока не нагрянула зима, и одеяла
перестали сушить и проветривать во дворе.