"Гайто Газданов. Пробуждение" - читать интересную книгу автора

какой-то зыбкой границе между преступлением и развратом, и бесспорная ее
скромность на склоне лет не могла уже ничего ни оправдать, ни изменить.
Конечно, святые отцы могли бы все-таки избавить тетку Жюстину от этой
непосильной тяжести могильной плиты с надписью о ее набожной душе.
- А впрочем, - думал Пьер, - всякий грех может быть прощен, и что можно
возразить против того, чтобы душа тетки Жюстины покоилась в мире? В
противоположность тому, что говорили и думали его родители, эта классическая
фраза "нас обокрали" никогда не казалась ему убедительной, он никогда не
жалел о неполученном наследстве и для него существование тетки Жюстины было
связано главным образом с детскими воспоминаниями о том, что; когда она
приезжала, он ел вкусные вещи, которых в обычное время был лишен.
Мари наконец пошевелилась и открыла глаза. Он подошел к окну, отдернул
занавески и открыл ставни. Потом он приблизился к ее кровати и сказал те
слова, которые произносил каждый день, никогда не получая на них ответа:
- Вы хорошо спали. Мари? Хорошо? Он знал, что после этого наступит
тишина, что потом он подождет минуту или две и поднимет ее с кровати. Это
был ежедневный звуковой провал, к которому он привык за много месяцев. И
вдруг Мари сказала:
- Хорошо.
Она произнесла это все тем же своим металлическим голосом, лишенным
какого бы то ни было человеческого выражения. Он схватил ее за плечи и
посмотрел ей в лицо. Оно было неподвижно, и огромные глаза Мари смотрели на
него тем же взглядом, как и всегда, светлым и пустым. Он сделал невольную
гримасу, сжал левой рукой лоб, на котором от волнения выступил пот, и сказал
шепотом:
- Это, может быть, я сумасшедший... Потом он занялся ее туалетом, и это
отвлекло его. Но когда он вышел на улицу, он снова стал думать о том, что
произошло полчаса тому назад. Было начало апрельского облачного дня. Он шел
по направлению к бульвару Сен-Мишель, мимо домов, которые он знал с детства,
мимо той витрины меховщика, где в глубине магазина сидел на жердочке
прикованный к ней тоненькой цепочкой свирепый зеленый попугай крупных
размеров, никогда не издававший ни одного звука, - и отец Пьера, когда они
однажды вдвоем проходили мимо этого магазина, сказал:
- Хотелось бы мне знать, а? Пьеро? О чем эта птица молчит столько лет?
Но хозяин магазина, румынский еврей, говоривший по-французски с таким
смешным акцентом, лысый, толстый, маленький человек с особенным выражением
жирной печали в черных, восточных глазах, уверял вопреки очевидности, что
попугай все может сказать и все понимает, но стесняется посторонних. Было
ясно, что Мари не понимала слово, которое она сегодня произнесла. Она
уловила слухом одно несложное фонетическое сочетание - и больше ничего. Но
все-таки это был какой-то сдвиг, к которому до сих пор она не была способна.
Может быть, все было менее безнадежно, чем казалось? В сущности, он всегда,
с первой минуты, верил в чудо, в возможность ее выздоровления, с того самого
жаркого августовского дня, когда он шел вниз, по глинистой дороге навстречу
Франсуа. И если посмотреть со стороны, то, конечно, очевидно, что теперь
Мари уже вышла - или начинает выходить - из того мертвенно-неподвижного
состояния, о котором Франсуа сказал, что оно делает ее похожей на бедное
больное животное. Как всегда, то, что Пьер думал о ней, он не мог бы
изложить в логически построенных фразах. Это чаще всего были почти
бесформенные мысли, которые сменялись другими, не успев приобрести даже