"Гайто Газданов. Эвелина и ее друзья" - читать интересную книгу автора

- я даже машинально взглянул на часы, - до моего слуха дошло несколько
аккордов знакомого романса Шумана. Но их звуковая тень скользнула и исчезла,
потом опять началось что-то другое. Я подумал тогда, что самое важное сейчас
было все-таки именно это - звуковое путешествие в неизвестность над этим
южным морем, в летнюю ночь, вслед за пианистом в смокинге и что все
остальное - Париж и то тягостное, что было с ним связано, сейчас непостижимо
растворялось - улицы, крыши, дома - в этом небольшом пространстве, над
которым возвышался стеклянный потолок. В эти часы, вне этого не существовало
ничего. И в этом исчезновении огромного и далекого города было нечто
одновременно сладостное и печальное. Таков был скрытый смысл того, что играл
пианист. Таким, во всяком случае, он мне казался. Я думал именно об этом,
когда в прозрачно темном четырехугольнике распахнутой стеклянной двери
показалась фигура Мервиля.
Его появление здесь было для меня совершенной неожиданностью, я думал,
что он в Америке; год тому назад он уезжал туда после своей женитьбы, и я
помнил, как он говорил мне о начале новой жизни. Я знал его давно и хорошо,
мы были с ним вместе в университете, где он сдавал ненужные ему экзамены по
истории философии и литературы, после чего он занялся коммерческими
операциями, довольно успешными. Его склонность к отвлеченным предметам,
однако, не была случайной, потому что он периодически увлекался то той, то
другой теорией, и это каждый раз стоило ему денег и сопровождалось обычно
неприятностями. Все его существование было сменой этих бурных и чаще всего
бескорыстных увлечений. Он переходил от искусства к астрономии, от
астрономии к архитектуре, от архитектуры к биологии, от биологии к изучению
персидских миниатюр. В ранней молодости он мечтал быть боксером, дипломатом,
ученым, полярным исследователем. В результате всего этого он знал множество
разнородных вещей, которые ему не удавалось соединить в одну сколько-нибудь
стройную систему. Но помимо этого, он всегда был верным товарищем, был
неизменно щедр и великодушен, и когда я как-то упрекал его за то, что он дал
довольно крупную сумму денег тому, кому ее не следовало давать, он пожал
плечами и ответил, что при всех обстоятельствах на похороны всегда
останется, а если не останется, то это тоже неважно. Он был женат несколько
раз, каждый раз неудачно, и ему неизменно не везло, как он говорил, ни в
браке, ни вне брака. Он никогда не хотел согласиться с тем, что главная
причина этих неудач заключалась в нем самом, а совсем не в том или ином
стечении обстоятельств. По отношению к женщинам он всегда вел себя так,
точно для него соединить свою судьбу с той, о которой в каждом отдельном
случае могла идти речь, было ничем не заслуженным счастьем. Каждой из них он
внушал одну и ту же мысль - что в ней для него сосредоточены все сокровища
мира, а что он сам бедный простой человек, пользующийся случайным
расположением этой удивительной женщины. Такое представление, - которому он
никогда не изменял и в котором, как я говорил ему, было бы, вероятно,
нетрудно найти признаки клинического морального извращения, - никогда и ни в
какой степени не соответствовало действительности: он был гораздо умнее и
душевно богаче всех своих женщин, вместе взятых. Кроме того, у него было
приятное лицо с темными и мягкими глазами, он был прекрасно сложен и силен
физически и был вдобавок богат, что в его глазах не имело никакого значения,
но что чаще всего играло известную роль для каждой из его жен и каждой из
его любовниц. Он с таким упорством и такой настойчивостью повторял свои
слова о незаслуженном счастье, что даже самые неиспорченные женщины рано или