"Гайто Газданов. Панихида" - читать интересную книгу автора

трудно, так что тут дай Бог хоть короткую панихиду совершить. Может быть,
кто-нибудь из вас все-таки поможет, подтянет? поддержит меня?
Я взглянул на Володю. Выражение лица у него было такое, каким я себе
никогда не мог бы его представить - трагическое и торжественное.
- Служите, батюшка, как в монастыре, - сказал он, - а мы вас поддержим,
не собьемся.
Он обернулся к своим товарищам, поднял вверх обе руки повелительным и
привычным, как мне показалось, жестом, - священник посмотрел на него с
удивлением, - и началась панихида.
Нигде и никогда, ни до этого, ни после этого я не слышал такого хора.
Через некоторое время вся лестница дома, где жил Григорий Тимофеевич, была
полна людьми, которые пришли слушать пение. Хрипловатому и печальному голосу
священника отвечал хор, которым управлял Володя.
"Воистину суета всяческая, житие же сень и соние, ибо всуе мятется всяк
земнородный, яко же рече Писание: егда мир приобрящем, тогда во гроб
вселимся, иде же вкупе цари и нищие".
И затем опять это беспощадное напоминание:
"Таков живот наш есть: цвет и дым и роса утренняя воистину: придите ибо
узрим на гробех ясно, где доброта телесная; где юность; где суть очеса и
зрак плотский; вся увядоша яко трава, вся потребишася".
Когда я закрывал глаза, мне начинало казаться, что поет чей-то один
могучий голос, то понижающийся, то повышающийся, и его звуковое движение
заполняет все пространство вокруг меня. Мой взгляд упал на гроб, и в эту
минуту хор пел:
"Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижу во гробе лежащую, по образу
Божию созданную нашу красоту - безобразну, бесславну, не имеющую вида".
Никогда панихида не казалась мне такой потрясающей, как в этот
сумрачный зимний день в Париже. Никогда я не чувствовал с такой судорожной
силой, что ни в чем, быть может, человеческий гений не достигал такого
страшного совершенства, как в этом сочетании раскаленных и торжественных
слов с тем движением звуков, в котором они возникали. Никогда до этого я не
понимал с такой пронзительной безнадежностью неудержимое приближение смерти
ко всем, кого я любил и знал и за кого возносилась та же молитва, которую
пел хор:
"Со святыми упокой..."
И я думал, что в этот страшный час, который неумолимо придет и для
меня, когда перестанет существовать все, ради чего стоило - быть может -
жить, никакие слова и никакие звуки, кроме тех, которые я слышал сейчас, не
смогут выразить ту обреченность, вне которой нет ни понятия о том, что такое
жизнь, ни представления о том, что такое смерть. И это было самое главное, а
все остальное не имело значения.
"Вси бо исчезаем, вси умрем, цари же и князи, судьи и насильницы,
богатые и убогие и все естество человеческое".
И над умершим будут звучать эти же раскаленные, как железо, слова.
Когда отпевание кончилось, я спросил Володю:
- Откуда это все у вас? Каким это чудом все вышло, как вы составили
такой хор?
- Да просто так, - сказал он. - Кто в опере когда-то пел, кто в
оперетке, кто просто в кабаке. И все в хоре пели, конечно. А уж церковную
службу мы с детства знаем - до последнего вздоха.