"Гайто Газданов. Княжка Мэри" - читать интересную книгу автора

тот же дождевик. И тот же акцент, - я в этом убедился через несколько минут,
когда возникло недоразумение между ним и гарсоном, который не хотел больше
верить ему в кредит и грозил вызвать полицейского. Я подумал, что судьба
дает мне удобный предлог для знакомства, заплатил за его вино и предложил
ему выпить еще, на что он немедленно согласился. Я сел против него, заказал
себе кофе и спросил по-русски:
- Простите, пожалуйста, что стало с вашими спутниками?
- А? - сказал он. - Вы их знали?
- Да, я неоднократно вас видел здесь всех вместе, это было года два
тому назад.
- Да, да, - сказал он. - Это было хорошее время. С тех пор многое
изменилось. Они оба умерли - и Марсель и Пьер. Пьер как-то вернулся домой
немного выпивши и забыл закрыть газ в кухне. Марсель умер скоропостижно, на
улице - сердце. Мадлэн сейчас в больнице, вот уже третий месяц. Почему вас
все это интересует?
Потом он наконец заговорил о литературе, и тогда стало очевидно, что
это действительно было главное в его жизни. Он не сказал мне, что именно он
пишет теперь, и только упомянул о том, что он сотрудник одного из самых
распространенных русских журналов и что ему приходится много работать за
ничтожную плату. Зато он говорил о другом, о своих прежних произведениях и
их печальной судьбе. Он страдал, как мне показалось, особенной формой мании
преследования, впрочем, довольно распространенной: он был жертвой зависти,
интриг и безмолвного литературного заговора, в котором участвовали самые
разные люди. Одни из них завидовали его таланту, другие боялись его
конкуренции, и поэтому, как он сказал, его нигде не печатали. По его словам,
он печатался в прежнее время, в России, где у него был большой успех. По
одному этому наивному выражению "большой успех" можно было судить о его
простодушии, как по остальным его высказываниям - о его неиспорченности,
против которой оказались бессильны жестокие внешние обстоятельства его жизни
и множество других, не менее неблагоприятных вещей. Даже тех, кто делал все,
чтобы не дать ему возможности печататься здесь, за границей, он не склонен
был очень обвинять.
- Вы знаете, - сказал он мне, - эти люди держатся за свои места в
редакциях, это понятно. Другие, помоложе, эти самые модернисты, они из кожи
лезут вон, чтобы выдумать что-нибудь необыкновенное. А я художник. Я пишу о
том, что вижу, больше ничего. И это есть настоящая литература.
Через некоторое время я снова встретил его в том же кафе, опять одного.
Он никогда не бывал по-настоящему пьян; но с таким же правом можно было
сказать, что он никогда не был трезв; он неизменно находился в промежуточном
состоянии, похожем на какой-то, ускользающий от точного определения,
переходный момент алкогольной эволюции. Он был близок к опьянению, но не
пьян, и в этом было нечто вроде почти математической недостижимости, как в
теореме о пределах вписанных и описанных многоугольников.
В тот раз он вынул из кармана рукопись, напечатанную на машинке, и дал
мне ее, чтобы я ее прочел.
Это был довольно короткий роман - и я читал его с чувством тягостной
неловкости. Он был написан от первого лица, и его героиней была женщина.
Несмотря на дурной вкус, с которым это было сделано, на невероятное
количество многоточий и восклицательных знаков, на явную, нищенскую бедность
языка, было очевидно, что выполнению этой книги предшествовало огромное и