"Гайто Газданов. Ошибка" - читать интересную книгу автора

Сначала было только кресло, с твердым и упругим сиденьем, потом
мелькнуло лицо кинематографической красавицы, потом вспомнился вкус воды в
купальне, потом маринованная рыба, которую вчера приготовила Наташа, затем
две строки из давнего письма - "Вам я верю всегда, и безгранично, и я
надеюсь, что, пока я жив, нет вещей, которые могли бы поколебать эту
уверенность"; но эти строки уже имели отношение к тому, о чем совсем не
следовало думать и что, в сущности, почти не существовало; надо было думать
о другом, например, об итальянской выставке, об искусстве, о скульптуре; но
все эти мысли не имели сейчас ни обычной убедительности, ни обычного
содержания; они не уходили, но не поглощали внимания, они становились
утомительными и бесплодными, как давно в гимназии заданный и обязательный
урок. И это усилие - не думать о том, что почти не существовало - напоминало
физическое напряжение, доходящее уже до конца, - когда болят мускулы, и
стучит в висках, и хочется остановиться и бросить все. И главное, все было
напрасно и не нужно, потому что вся жизнь до сих пор была счастлива, удачна
и правильна, как классическое построение отвлеченной схемы, непогрешимое в
своем исполнении. Она заключала в себе - вплоть до последнего времени -
длинную смену ощущений, воспоминаний, волнений, из которых каждое было
продолжением того самого счастливого начала, которое затерялось во времени и
осталось где-то далеко позади, может быть, в детстве, на берегу моря. Оно
усложнялось, обогащалось, становилось со временем все глубже и все, казалось
бы, несомненнее, - и вне этого существовал лишь внешний незначительный мир,
почти нереальный и бессильный над тем, что составляло самую сущность жизни.
Только лет восемь тому назад возникло и исчезло сомнение, чувство
необъяснимой, случайной пустоты - точно все-таки чего-то не хватало, - но
потом появился Василий Васильевич, и тогда стало несомненнее, чем когда бы
то ни было, что все разрешено раз навсегда самым лучшим и самым приятным
образом. Дни и недели, особенно запомнившиеся за это время, отличались
свежим и сильным восприятием всего, что происходило вокруг, до мельчайших и
незначительных подробностей - и сознанием того, что гибкая возможность
понять как можно больше вещей и ощущений почти безгранична. И когда это
останавливалось, то уже достигнутые состояния счастья были неизменны, как
все теперь в этой квартире, где тишина и сумрак. Было действительно очень
тихо и сумрачно, и неподвижно, и все, казалось, в эти минуты, уже вернулось
к классической схеме, обогащенной еще одним днем, еще одним усилием
воображения в тишине, - как вдруг, резко неожиданно, с неслыханной,
отчаянной звонкостью сорвался и прокатился по квартире шум разбитого стекла.

-----

Василий Васильевич давно уже спал, открыв наполовину рот и подвернув
маленькую скрюченную руку под голову, давно ушла Наташа, кресло сменилось
диваном, у изголовья которого горела лампа с зеленым абажуром; осколки
стекла были собраны и выброшены, все остальное было решено и установлено; но
оставалось все-таки найти во всех этих привычных и милых вещах, из которых
состояла жизнь, то место, которое оказалось незащищенным, тот point de
depart {исходный пункт (фр.).}, после которого иногда вещи приобретали иное
значение и теряли свою прежнюю форму. Где, когда, почему это могло
случиться? В ранней юности были дурные желания, несколько нехороших