"Гайто Газданов. Черные лебеди" - читать интересную книгу автора

бросится под автобус или под поезд. Вот увидите...
- Друг мой, вы фантазируете, - ответил я.
Из всех, кого я знал, Павлов был самым удивительным человеком во многих
отношениях; и, конечно, самым выносливым физически. Его тело не знало
утомления; после одиннадцати часов работы он шел гулять и, казалось, никогда
не чувствовал усталости. Он мог питаться одним хлебом целые месяцы и не
ощущать от этого ни недомоганий, ни неудобств. Работать он умел, как никто
другой, и так же умел экономить деньги. Он мог жить несколько суток без сна;
вообще же он спал пять часов. Однажды я встретил его на улице в половине
четвертого утра; он шел по бульвару неторопливой походкой, заложив руки в
карманы своего легкого плаща, - а была зима; но он, кажется, и к холоду был
нечувствителен. Я знал, что он работает на фабрике и что до первого
фабричного гудка остается всего четыре часа.
- Поздно вы гуляете, - сказал я, - ведь вам скоро на работу.
- У меня еще четыре часа времени. Что вы думаете о Сен-Симоне? Он,
по-моему, был интересный человек.
- Почему вдруг Сен-Симон?
- А я сдаю политическую историю Франции, - сказал он, - и там, как вам
известно, фигурирует Сен-Симон. Я занимался с вечера до сих пор, теперь
решил пройтись.
- А вы сегодня не работаете?
- Нет, почему же, работаю. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
И он продолжал так же медленно шагать по бульвару. Но физические его
качества казались несущественными и неважными по сравнению с его душевной
силой, пропадавшей совершенно впустую. Он сам не мог бы, пожалуй,
определить, как он мог бы использовать свои необыкновенные данные; они
оставались без приложения. Он мог бы, я думаю, быть незаменимым капитаном
корабля, но при непременном условии, чтобы с кораблем постоянно происходили
катастрофы; он мог бы быть прекрасным путешественником через город,
подвергающийся землетрясению, или через страну, охваченную эпидемией чумы,
или через горящий лес. Но ничего этого не было - ни чумы, ни леса, ни
корабля; и Павлов жил в дрянной парижской гостинице и работал, как все
другие. Я подумал однажды, что, может быть, его же собственная сила,
искавшая выхода или приложения, побудила его к самоубийству; он взорвался
как закупоренный сосуд от страшного внутренней) давления. Но всякий раз,
пытаясь понять причины его добровольной смерти, я вынужден был отказаться от
этого, так как к Павлову не подходил ни один из тех принципов, которые
определяют поведение человека в самых разнообразных случаях; и в результате
Павлов неизменно оказывался вне всей системы рассуждений и предположений; он
был в стороне, он ни на кого не походил.
У него была особенная улыбка, от которой вначале становилось неприятно:
это была улыбка превосходства, причем чувствовалось - это ощущали почти все,
даже самые тупые люди, - что у Павлова есть какое-то право так улыбаться.
Он никогда не говорил неправды; это было совершенно удивительно. Он,
кроме того, никому не льстил и, действительно, говорил каждому, что он о нем
думал; и это всегда бывало тяжело и неловко, и наиболее находчивые люди
старались обратить это в шутку и смеялись; и он смеялся вместе с ними -
своим особенным, холодным смехом. И только один раз за все время моего
долгого знакомства с ним я услышал в его голосе мгновенную мягкость, к