"Гайто Газданов. Черные лебеди" - читать интересную книгу автора

колбасы, или чаю.
- Чем вы все время занимаетесь? - спросил я его в один из таких
периодов.
- Я думаю, - ответил он.
Я не придал тогда значения его словам; но позже я узнал, что Павлов,
этот непоколебимый и непогрешимый человек, был в сущности мечтателем. Это
казалось чрезвычайно странным и менее всего на него похожим - и, однако, это
было так. Я полагаю, что, кроме меня, никто об этом не подозревал, потому
что никто не пытался расспрашивать Павлова, о чем он думает, никому не
приходило в голову, тем более что сам Павлов был на редкость нелюбопытен; он
делал опыты только над собой.
Он прожил в Париже четыре года, работая с утра до вечера, почти ничего
не читая и ничем особенно не интересуясь. Потом вдруг он решил получить
высшее образование. Это произошло потому, что кто-то в разговоре с ним
подчеркнул, что кончил университет.
- Что же, университет это не Бог весть что, - сказал Павлов.
- Вы, однако, его не кончили.
- Да, но это случайно. Впрочем, вы мне подали мысль: я кончу
университет.
И он стал учиться: поступил на философское отделение
историко-филологического факультета и занимался вечерами после работы - что
было бы всякому другому почти не под силу. Сам Павлов хорошо это знал. Он
говорил мне:
- Вот пишут о каких-то русских, которые ночью работают на вокзале, а
днем учатся. Такие вещи напоминают мне описания военных корреспондентов; я
помню, читал в газете о приготовлениях к бою, и было сказано, что "пушки
грозно стояли хоботами к неприятелю". Для всякого военного, даже не
артиллериста, ясно, что этот корреспондент в пушках ничего не понимал и вряд
ли их видел. Так и здесь: скажут какому-нибудь репортеру, а он и сообщает -
дескать, ночью работают, а днем учатся. А пошлите вы такого репортера на
ночную работу, так он даже своей хроники не сможет написать, а не то что
заниматься серьезными вещами.
Он задумался; потом улыбнулся, как всегда:
- Приятно все-таки, что на свете много дураков.
- Почему это вам доставляет удовольствие?
- Не знаю. Есть утешение в том, что как вы ни плохи и ни ничтожны,
существуют еще люди, стоящие гораздо ниже вас.
Это был единственный случай, в котором он прямо выразил свое странное
злорадство; обычно он его не высказывал. Трудно вообще было судить о нем по
его словам - трудно и сложно; многие, знающие его недостаточно, ему просто
не верили - да это и было понятно. Он сказал как-то:
- Служа в белой армии, я был отчаянным трусом; я очень боялся за свою
жизнь.
Это показалось мне невероятным, я спросил о трусости Павлова у одного
из его сослуживцев, которого случайно знал.
- Павлов? - сказал он. - Самый храбрый человек, вообще, которого я
когда-либо видел.
Я сказал об этом Павлову.
- Ведь я не говорил вам, - ответил он, - что уклонялся от опасности. Я
очень боялся - и больше ничего. Но это не значит, что я прятался. Я атаковал