"Гайто Газданов. Пилигримы" - читать интересную книгу автора

восторга, рассказывала Роберту, что в такую-то, непременно самую роскошную,
гостиницу на Ривьере прибыли - знаменитая американская артистка и красавица,
египетский принц, путешествующий инкогнито и яхта которого стоит в Каннах,
знаменитый писатель, знаменитый декоратор, знаменитый... Он пожимал плечами.
- Не все ли тебе равно?
- Мне так хотелось бы с ними познакомиться.
- Зачем?
- Ну, они такие интересные люди, это не может быть иначе. Вот посмотри
на ее фотографию.
И она показывала ему портрет знаменитой артистки. Со страницы журнала
на него смотрело прекрасное женское лицо с правильными чертами и с огромными
глазами, выражавшими спокойную глупость. Немного ниже был представлен
египетский принц с туго напомаженными волосами и парикмахерской физиономией,
в которой, однако, проступало нечто человеческое и даже чем-то приятное.
Позже, впрочем, выяснилось, что он был не египетским принцем, за которого
себя выдавал, а подданным одного из южноамериканских государств, которого
разыскивала полиция всех европейских стран за многочисленные мошенничества.
Жоржетту нельзя было оторвать от этих журналов, и она искренне не могла
понять, почему Роберт смеялся над фотографиями и статьями о частной жизни
знаменитых красавиц, гонщиков, боксеров, танцовщиц и певцов, над их
перепиской с читателями, напечатанной тут же. Он несколько раз пытался ей
объяснить, что он думает по этому поводу, но убедился, что это было
напрасной потерей времени.
Он был искренне рад, когда узнал, что она собирается замуж за Антонио,
с которым она его познакомила и который, конечно, подходил ей гораздо
больше, чем Роберт: он прекрасно танцевал, играл на гавайской гитаре,
никогда не ложился спать раньше четырех часов утра и был так же далек в
своих взглядах от каких бы то ни было сомнений, как была далека от них
Жоржетта. "Мы плывем по огромному океану, - писала она ему с дороги в
Боливию, - южная ночь, звезды, играет мексиканский оркестр. Вчера за обедом
мы ели замечательную курицу, а после обеда танцевали. Мой дорогой Роберт,
поймешь ли ты когда-нибудь, что такое настоящая жизнь?"
Нет, Роберт был убежден, что этого он не поймет никогда. Он не
представлял себе, каким образом с ним могла бы произойти такая метаморфоза,
в результате которой та жизнь, какую Жоржетта называла настоящей, вдруг
приобрела бы для него хоть малейшую привлекательность.
Но все-таки в чем-то Жоржетта была права. Можно было обладать известной
культурой и известным вкусом и относиться с пренебрежением к тому убогому
вздору, который она читала с такой жадностью. Но это вовсе не значило, что
все это должно было сопровождаться отсутствием того вкуса к жизни, который
был так очевиден и у Жоржетты, и у Андрэ Бертье, его отца. Он предетавлял
себе, что с ним будет через десять или двенадцать лет, и от этих мыслей ему
становилось неуютно. До сих пор в его существовании не было, казалось,
ничего, что стоило бы защищать до конца или чего стоило бы добиваться.
Только в спорте, которым он много занимался до последнего времени, ему
иногда удавалось заставить себя сделать огромное усилие, чтобы добиться
определенного результата или выиграть состязание.
Жоржетта говорила ему:
- По внешнему виду ты ничем не отличаешься от нормального человека. Но
я не могу отделаться от впечатления, что в твоих жилах течет не кровь, а