"Гайто Газданов. Полет" - читать интересную книгу автора

дело с живыми людьми, а не театральными персонажами, она неоднократно -
из-за какого-нибудь незначительного и невольного нарушения замысла - должна
была, так сказать, переделывать текст в соответствии с изменившимися
обстоятельствами. Вообще же говоря, для Людмилы было характерно
своеобразно-добросовестное отношение ко всему, что она делала: она держала
свое слово, всегда приходила на свидания с опозданием ровно в десять минут,
и на нее, вообще, можно было положиться. Во всех ее сентиментальных и
коммерческих начинаниях главная роль принадлежала именно ей, а не ее
партнеру. В разговоре с англичанином она отдыхала душой - все шло настолько
идеально, что она готова была себя спросить: не сон ли это? Когда ей стало
дурно в Версале, она зашаталась, но удержалась на ногах, сквозь почти
закрытые глаза с тревогой заметила, что медлительный англичанин не
сообразил, в чем дело; это, впрочем, продолжалось одну секунду, после чего
он подставил руку под ее спину, и тогда она, несколько оттолкнувшись, резко
упала прямо на эту руку и спиной почувствовала мгновенно напрягшиеся мускулы
на ней - исключительной твердости и гибкости. Это было очень приятное
ощущение; в числе немногих искренних чувств Людмилы одно из главных мест
занимала любовь к атлетическому мужскому телу. - Excuse me, I am not quite
well,[41] - тихо сказала она, открывая глаза и слабо улыбаясь. Когда шофер
чуть-чуть ускорил ход - после того как Людмила была доведена до автомобиля и
они поехали в Париж, - англичанин нетерпеливо крикнул: - Slowly,
slowly[42] - и Людмила тотчас перевела это своим по-прежнему слабым
голосом: - Allez doucement, chauffeur.[43]
Квартира ее очень понравилась англичанину, но особенно он обрадовался,
увидев рояль, - в довершение всего он оказался любителем музыки. Такой
ослепительной удачи Людмила не могла ожидать, слезы радости стояли в ее
глазах, она была настолько счастлива, что у нее даже вырвалось: oh,
darling,[44] - чему следовало вырваться - непосредственно и неожиданно -
только на третий день, к вечеру, примерно к шести часам, после разговора о
том, что англичанин был бы счастлив сделать для нее все, что в его силах.
Впервые за много лет нарушение программы произошло по вине Людмилы. Разговор
продолжался, перейдя уже к тому тону мгновенного понимания, который обычно
предшествовал почти решительной фазе знакомства; Людмила поняла, что ей
нужно было "переключиться" на соup de foudre,[45] как она подумала, - иначе
она рисковала оказаться не на высоте положения. Она между тем лихорадочно
перебирала свои музыкальные познания в той области, которая должна была бы
особенно интересовать собеседника, и решила, что после "Old man's river" и
"Charly is my darling" она сыграет англичанину Шопена, лирическое действие
которого она очень ценила; но это следовало отложить на завтра. Сегодня она
не будет играть, сославшись на слабость.
В дальнейшей программе Людмилы никаких отступлений от намеченного не
произошло. Они пообедали в Тоur d'Argent, потом были в Вal Tabarin, затем
Людмила пила шоколад у Weber'a, и, наконец, уже в третьем часу ночи
англичанин отвез ее домой; и по дороге, в такси, два раза поцеловал ей руку,
которую она не отняла; она неподвижно сидела, откинувшись назад, и ей
хотелось броситься ему на шею. При расставании произошел довольно
продолжительный, почти десятиминутный разговор; англичанин просил разрешения
увидеться с Людмилой завтра же, она уверяла, что невозможно, и, наконец,
согласилась, условились, что он сначала позвонит ей по телефону. Людмила
прошла по передней, танцуя и напевая с закрытым ртом, как если бы ей вдруг