"Николай Эдуардович Гейнце. Скудные дни Великого Новгорода (Повесть) " - читать интересную книгу автора

когда злу этому и я, помазанник Божий, против воли поддаюсь в мгновенья
слабости? - продолжал он развивать эту мысль.
Он прошел прямо в свою опочивальню.
- Укрепить и просветить этот мрак может лишь благодать... Испросим ее
в молитве...
Самодержец в умилении повергся ниц пред иконами и стал горячо
молиться.
Окончив продолжительную молитву, он раскрыл лежавшую на аналое
божественную книгу, и взгляд его упал на слова: "Всякую шатащася языцы и
люди научишася тщетным"!
Иоанн глубоко задумался.
Что могли значить эти слова в применении к настоящим обстоятельствам?
Смысл оказывался двояким.
Между тем на Городище, по отъезде царя, вместо суда началась
поголовная расправа.
Григорий Лукьянович, страдавший от боли в перевязанной левой руке,
прихрамывая на правую ногу, на которой тоже еще на зажили полученные при
Торжке раны, и, опираясь на кнут с толстым кнутовищем, как лютый зверь
рыскал по улице, подстрекая палачей исполнять их гнусное дело...
Свист палок, перемешанный с неистовыми криками жертв, висел в воздухе
среди невозмутимой тишины мертвого города.
Таково было начало страшного новгородского правежа над будто бы
осужденными царским решением.
Одним из первых, по приказанию Малюты и в его присутствии, схватили
Афанасия Афанасьевича Горбачева.
- Не довольно еще тебя учили, старый пес, - обратился к нему царский
любимец. - Все равно околеешь за изменное дело... Говори перед смертью,
где сын мой?..
- Не ведаю, государь мой, не ведаю, и невдомек мне слова твои
странные... Очами не видал никогда сына твоего и каков он с лица не
ведаю, - слабым голосом отвечал страдалец.
- Не ведаешь... - злобно прошипел Григорий Лукьянович. - А зачем
подсылал дочь свою окаянную в Александровскую слободу, к брату своему,
такому же, как ты крамольнику... Не сносить и ему головы, я в том тебе
порукою... И дочь твою, подлую прелестницу, на позор отдам людишкам своим,
коли не скажешь мне истины, куда вы с злочестивцем Пименом, попом
треклятым, Максимку моего запрятали...
Голос Малюты порвался от ярости.
Удивленно глядел на него Афанасий Афанасьефич своими кроткими, уже
потухающими глазами.
- Невдомек мне, милостивец, хоть убей в разум слов твоих взять не
сумею, причем тут брат мой и дочь моя, смекнуть не могу, вот те Христос,
боярин... В какой уж раз говорю тебе, сына твоего в глаза не видал и, есть
ли такой на свете молодец, - не ведаю... А погубишь дочь мою, голубицу
чистую, неповинную, грех тебе будет, незамолимый, а ей на небесах обитель
Христова светлая...
- Ну так и дожидайся ее в этой светлой обители... не долго и
поджидать придется... - злобно захохотал Григорий Лукьянович и сделал знак
ратникам, вооруженным палками.
- Подновите-ка память этому старику, псу смердящему. Может, вспомнит