"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

попытка так и не дала мне никакого представления, а только вызвала ужас. Я
поблагодарил Киндсфогеля и положил трубку. Эта весть затормозила мой
мыслительный процесс. Я извинился перед фройляйн Вебер, сказав, что покину
на полчаса редакцию, и вышел. Внизу, на улице, мне бросилось в глаза, что
козырек почтового ящика поднят кверху - мне это мешало. Я шел по Рыночной
площади мимо итальянского кафе, открытого совсем недавно. Окна и двери были
распахнуты настежь. За стойкой стоял молодой человек, он мыл бокалы и
вазочки из-под мороженого, подпевая шлягеру, доносившемуся из музыкального
автомата. То есть он пел, склонив голову к мойке. Песню заглушала журчащая
вода, и это могло стать, подумал я, самым лучшим выражением моей скорби. Я
уже собрался подыскать для себя место вблизи поющей мойки, но почувствовал,
что мне мешает уличный шум. Я повернулся и опять прошел мимо почтового
ящика. Опуская козырек вниз, я осознал: все, конец, причем навсегда. Улица,
по которой я шел, была широкой, вымощенной булыжником. Черная гладкая
поверхность каменной мостовой блестела на солнце. Посреди улицы тянулись
прямые, как по ниточке, трамвайные рельсы. Трамвайного движения здесь вот
уже несколько лет не было, а рельсы так и не убрали. Сейчас они
символизировали собой только путь в пустоту. Начинавшийся в любой миг и
каждый раз заново с любого места посреди улицы, путь этот уводил вдаль, но
никуда не вел. Какое-то время я внушал себе, что люди выглядят со спины
несчастнее, чем спереди, и вызывают к себе сочувствие. И поскольку я видел
сейчас множество людей сзади одновременно, то в какой-то момент подумал, что
иду со всеми вместе в одной большой траурной процессии. И лишь сам
принудительный характер навязчивой идеи, за которую я так упорно цеплялся,
вновь открыл мне глаза на то, что скорбел я один и никто о моей печали не
ведал. В конце трамвайных путей было еще одно кафе, где на открытой площадке
перед ним стояло несколько стульев. Здесь было не очень уютно и не очень
тихо. Рядом с кафе строили большой дом. Шум бетономешалки довлел над всей
территорией вокруг. Тем не менее я опустился на стул и заказал бокал
красного вина и минеральную воду. Кельнер пожал плечами, как бы извиняясь за
стройку и причиняемый ею шум. Поднялся ветер и принес с собой песчаную пыль.
Я случайно дотронулся до головы и почувствовал песок в волосах. Кончиками
пальцев я нащупал отдельные песчинки и какое-то время растирал их на коже
головы. Благодаря этим песчинкам я ощутил свою причастность к смерти. Меня
охватило радостное смущение. Песок в волосах осязаемо выражал мою печаль в
более личной форме, чем журчащая вода, заглушавшая песню. Я смотрел на
вращение бетономешалки впустую и ждал следующей порции песка и пыли. Я жил и
вбирал в себя земную пыль, я жил и был одновременно немножко мертв. Никогда
до этого не был я к Линде ближе, чем сейчас. Немного спустя я прикрыл рукой
глаза, чтобы скрыть выступившие слезы. Через полчаса я расплатился и
вернулся в редакцию. Хердеген вошел ко мне в комнату и спросил:
- Вы поедете на похороны умершей коллеги?
- Мне бы очень хотелось, - ответил я.
- Вы можете взять по этому случаю два дня отпуска, - сказал Хердеген.
- Спасибо, - промолвил я.
Я был благодарен Хердегену за его тактичность. Он назвал Линду умершей
коллегой и отсек тем самым любую дискуссию на тему, каким образом она умерла
и в чем причина ее смерти, которая, конечно, не была случайной. Ранним
вечером я отправился на вокзал и разузнал, как можно туда добраться. Мне
надо было ехать поездом до Вильгельмсхафена, а оттуда дальше автобусом до