"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

укладчицу, пытавшуюся поймать муху. Но женщина была очень медлительна, и
движения ее были неловкими. Муха каждый раз уворачивалась от нее и снова
кружила в пикирующем полете над двумя кружками недоеденного картофеля. Потом
я понял, что дело не в мухе, а в ее провоцирующе наглом низком полете. Мне
было не по себе, что я так долго молчу. Фройляйн Вебер загасила сигарету и
снова принялась, за еду. Видимо, она заметила, что между нами что-то не
заладилось. А я сидел и сочинял текст небольшого меморандума, который
фройляйн Вебер, скорее всего, успела уже заключить сама с собой. Я, фройляйн
Вебер, в дальнейшем отказываюсь объяснять возникающее у меня неудовольствие
по поводу сложившихся обстоятельств недостаточностью собственной
интеллигентности, но оставляю за собой право заниматься мелким бессмысленным
критиканством в очень милой форме, что и буду делать, развлекая в обеденный
перерыв своих коллег. И тут я совершил одну ошибку - принялся глупейшим
образом хихикать по поводу собственной выдумки.
- Расскажите, пожалуйста, что вас так рассмешило? - спросила фройляйн
Вебер.
- Одно слово, - ответил я.
- О-о! - протянула она. - Всего одно слово?
- Ну не совсем так, - сказал я, - я просто подумал, что нам пора
отнести наши интернатские тарелки на мойку.
- Интернатские тарелки! - радостно воскликнула фройляйн Вебер и звонко
засмеялась. - Из нашего редакционного приюта? Этого я никогда не забуду!
Фройляйн Вебер смотрела на меня с довольным видом. Взаимопонимание
между нами, казалось, было восстановлено, во всяком случае на ближайшие
часы. Фройляйн Вебер вытанцовывала рядом со мной, направляясь назад в
редакцию. Большинство дверей стояли открытыми, дул легкий ветерок. Из многих
комнат доносился стук пишущих машинок. Это были звуки, от которых внутри по
телу разливалось тепло. Придумка про интернатские тарелки из редакционного
приюта породила между мной и фройляйн Вебер чувство коллективизма,
позволившее нам продефилировать по коридору дружной парочкой. Видимость
неожиданного взаимопонимания и миролюбивого согласия я осознал не сразу, но
потом мне снова напомнили, что день всеобщего великого непонимания еще не
закончился. Статью про вечер УЧ-МО-КА я отбарабанил теперь на великой
скорости и без малейшей запинки. ХерДдеген вновь отказался читать за мной
текст и только сделал знак, чтобы я сразу отдал его в набор. А то известие
настигло меня как бы случайно. Местный репортер Киндсфогель продиктовал мне
по телефону кое-какие технические данные по запланированному крытому
бассейну, про который мне предстояло писать ближе к вечеру. А потом, когда
разговор был уже практически завершен, Киндсфогель сказал: "Сейчас как раз
разбирают стол Линды". И хотя сама эта фраза уже содержала в себе
информацию, я стоял и молчал, не произнося ни слова. "Вы еще не знаете? -
спросил Киндсфогель. И поскольку я по-прежнему не отвечал, он продолжил: -
Линда покончила жизнь самоубийством. Мне очень жаль, очень жаль. Послезавтра
похороны". - "О боже!" - выдохнул я. "Да, - сказал Киндсфогель, - она
повесилась в доме своих родителей".

6 глава

Таких слов мне еще никто никогда не говорил. В течение нескольких
секунд я пытался представить себе, как где-то висит тело Линды. Но эта