"Вильгельм Генацино. Зонтик на этот день" - читать интересную книгу автора

ребенка. К сожалению, мне ничего не остается, как только рассмеяться над
этой шальной мыслью. Девочка интерпретировала мой смех по-своему и тоже
засмеялась. Смеясь, она прижалась носом к стеклу. Вот хороший момент, чтобы
войти в салон и забрать ребенка. Но вместо этого у меня на руке начинают
пикать часы. Лет двадцать пять назад я завел себе привычку носить часы.
Точнее, двадцать пять лет я никак не могу к этому привыкнуть. Я расстегиваю
ремешок и незаметно опускаю часы в левый карман куртки. Девочка сразу
понимает: исчезновение часов в кармане - знак того, что ничего не будет,
представление окончено. Она отрывается от стекла и отправляется на поиски
своей матушки, которая как раз принялась пылесосить между двумя здоровенными
джипами. Но вот резиновый шланг толстой змеей выполз из-под радиатора.
Девочка с облегчением смотрит на подрагивающую кишку и чувствует себя в
безопасности.
На помощь мне приходит вид маленького зоомагазина в одной остановке
отсюда. Вернее, не столько сам магазин, сколько его владелец, мужчина лет
тридцати - тридцати пяти, который, по обыкновению, сидит на ступеньках своей
лавки и читает бульварный роман. Хотя на самом деле ему давно пора было бы
почистить клетки и аквариумы. И витрину протереть было бы неплохо,
желательно прямо сегодня. Правда, тогда всем будет видно, какой замшелый вид
на самом деле у этого зоомагазина. Я останавливаюсь перед чумазой витриной и
пытаюсь разглядеть, что там есть в недрах этой лавки. С моей стороны это
своего рода демонстрация, впрочем совершенно нелепая. Через открытую дверь я
снова слышу, как перепархивают птицы, крошечные комочки, перемещающиеся в
пределах территории своего компактного проживания. Неизвестно откуда у меня
появляется чувство, что мое упорное нежелание двигаться в сторону дома
сегодня мне уж точно даром не пройдет. Вот прямо сейчас тронусь в путь и
пойду строго к намеченной цели. Нынче пятница, а по пятницам старушка в доме
напротив развешивает на балконе свежевыстиранную рабочую одежду своего мужа.
Из кухни я могу любоваться балконом сколько угодно. Старушка выносит белье в
пластмассовом тазике и аккуратно развешивает капающие темно-синие рубахи,
которых всякий раз набирается штуки четыре, а то и пять. Рубахи довольно
быстро скрывают от меня старушку. Только случайно можно заметить, как
нет-нет да и мелькнет ее белая рука между темно-синими полотнищами. Подобно
уборщикам из автосалона и владельцу зоомагазина, усердная стиралыцица
никогда не глядит по сторонам. Одно воспоминание о мокрых рубашках, хотя я
их еще не вижу перед собой, действует на меня умиротворяюще. Я перехожу
через улицу и сталкиваюсь нос к носу с Дорис. Я точно знаю, это мне
наказание за то, что я так долго тут валандался. Дорис изображает радость,
как будто мы с ней сто лет не виделись, и, как всегда, избегает резких
движений. Когда она была маленькой, ей нужно было делать какую-то очень
сложную операцию на сердце, ради которой ей даже пришлось лететь в Америку,
где ее и прооперировали. После операции у нее остался здоровенный играм,
который она мне однажды продемонстрировала. По сей день Дорис нельзя
волноваться, потому что это может сказаться на сердце.
- Опять разглядывал зоомагазин?
- Tы что, за мной следила? - отвечаю я вопросом на вопрос.
- Да.
- Чего же ты тогда спрашиваешь?
- Просто так, - говорит она. - И ты, как всегда, раздумывал над тем, не
купить ли тебе парочку белых мышей. - Дорис хихикнула.