"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

через каждые пять-шесть километров; кони, застоявшиеся в конюшнях в зимнюю
передышку, после команды "повод" охотно брали рысью, но мы, "копытники",
малость отвыкшие от долгой верховой езды, уже на десятой версте ощутили
ломоту в пояснице и усталость в коленях.
Теплая слякотная зима Западной Польши лежала на земле знобящей морокой,
из низкой сырой пасмури сыпал и сыпал крупный мокрый снег. Короткий
январский день меркнул быстро, вечер как будто падал на нас сверху
медленными серыми хлопьями. Среди сумеречных снегов под тяжелым небом там и
сям торчали голые ветлы, темнели деревеньки, хутора. Соломенные кровли
покосившихся хаток провалились, оконца были заколочены досками. Запустение и
нежиль. Видно не месяц, не год назад, а давно покинули люди свои обжитые
гнезда. Кто они были, почему ушли, куда ушли, где загинули? Может, не ушли,
а вымерли, и эти черные развалины - не хаты, а могилы...
Изнурителен бессонный ночной марш. Когда-то в пехоте я спал на ходу и
видел сны. На фронте я наловчился спать стоя, прислонившись к дереву или к
стенке окопа. Спать сидя или лежа, даже на снегу, даже в грязи, - это уж
было совсем привычно. А в кавалерии на ночных маршах я дремал в седле.
Конечно, когда ехали шагом. Но когда по команде "повод" конь мой переходил
на рысь, сон из меня вытряхивало движением, выдувало встречным ветром.
Остановка. Ночь, тьма. Команды: "Эскадрон, получай овес! Получай хлеб!"
Харибов передал мне Ганса и ушел в машину связистов. Покормили лошадей,
пожевали мерзлый хлеб и снова бросок в ночь. Харибов теперь ехал в машине
вместе со своим начальником майором Власенко, а Ганса с перекинутыми через
седло стременами я вел налегке в поводу.
Где-то на перевале ночи впереди нашей колонны, вернее, чуть левее нас,
вдруг завыли "катюши" и в ночные черные дали ударил огненный ливень, и через
какое-то время далеко громыхнули раскатистые взрывы, потом в низких облаках
заполыхали, заклубились багровые зарева пожаров. Говорили, что наши
передовые полки уже перешли границу и вступили в бой и что это горит вдали
немецкий город.
В прошлом году (тогда я был еще в госпитале) под Гольдапом я видел
границу: покосившиеся столбы с обрывками колючей проволоки, а так и по ту и
по эту сторону та же земля, пологие холмы, снежные равнины, одинокие хутора.
Мы уже перешли тогда границу Восточной Пруссии, зацепились за плацдарм, но
после неудачных попыток продвинуться дальше в глубь Германии пехота встала в
оборону. Наш эвакогоспиталь стоял в Восточной Пруссии недалеко от Гольдапа,
в маленьком городке, названия которого я не запомнил.
И вот теперь в маете бессонного марша, когда сны смешиваются с явью и,
кроме желания сунуться куда-нибудь в тепло и подремать, ничего не было в
душе, в мыслях, я и не заметил, как копыта наших коней стали ступать по
немецкой земле. Вокруг лежали все те же темные поля, стояли черные
перелески, мы проезжали через какие-то деревни без признаков жизни, затем
снова поля, а вдали погромыхивал, потрескивал бой и по горизонту плескались
сполохи пожаров. Потом наше движение по немецкой земле замедлилось,
застопорило. Остаток ночи я провел, притулившись у стены покинутого
хозяевами дома, снаружи, разумеется, держа понурых коней за поводья и клацая
зубами от холода. К утру распогодилось, а когда развиднелось, я увидел
Германию или, вернее, себя в Германии.
Что я знал о Германии? Я знал Германию с детства. Вместе с названиями
местностей в окрестностях нашей деревни, горами Уралтау, Мышагыр, Иремель я